Катастрофа отменяется
Шрифт:
Толпа на берегу канала не разрежалась. Сам кишлак казался заснувшим — ни души на улицах и в домах.
«Что ж, надо идти туда. Нельзя притворяться равнодушным к чужой радости. Да я и не могу быть равнодушным, как бы плохо ни было мне самому…»
Тут же на столе лежала кипа телеграмм… Рядом адресованная Чердынцеву записка: «Ознакомьтесь!» Чердынцев перелистал их. Во всех подколотых по времени поступления телеграммах звучало примерно одно и то же: «Вода достигла кишлака в такой-то час». В некоторых телеграммах, из тех кишлаков, где стояли водомерные посты, были добавлены первые показатели: «Расход ниже обычного…» Ну что ж, так и должно быть: река только еще набирает силу. Ей нужно снова залить потрескавшееся за время засухи дно, заполнить все ямы, стремнины и карстовые воронки. И хотя под стеклом у Адылова лежит сводка местного водомерного поста, показывающая, что расход воды из озера превышает обычную норму реки в два раза, как бывало только в весенние месяцы да в период сильного таяния ледника, в нижнем течении реки этот дебет еще не скоро скажется. И к тому же мирабы, наверно, открыли свои поливные каналы, посевы ждать не могут. Вот почему в низовьях воды еще так мало. Впрочем, вода размоет завал в ближайшие дни, и сброс еще увеличится. Озеро так велико, что запасов хватит на много месяцев. А потом можно увеличить проран обычным взрывом, чтобы осушить затопленные дороги, мосты, городок горняков…
Он думал обо всем этом почти машинально, все время оглядывая берега канала. Ему хотелось увидеть красное пятно среди серо-зеленых гимнастерок и белых халатов, толпящихся там. Там что-то делали, — кажется, строили мост. Да, в спешке перед взрывом часть машин была выведена на плоскогорье и осталась на той стороне канала. Ах да, ведь солдаты должны уйти на учения… А с ними уйдет и капитан Малышев, он сделал свое дело отлично. А уж с ним уйдет и она…
Он вышел на берег канала.
Саперы, вися на тросах, выравнивали откос канала, подмытый первыми валами воды: устраняли опасность обвалов. Взвод строителей возводил первый мост над новорожденной рекой. Сваи были уже вбиты, сейчас клали поперечные балки и стлани. Старики и женщины сажали молодые деревья по берегу канала. Среди женщин он увидел Тамару.
Она всякий раз удивляла его, удивила и сейчас. На ней было длинное узбекское платье без пояса, с глухим воротом, с узкими рукавами. Ей шел любой наряд, и в этом она была похожа на невесту-горянку, только светлые пышные волосы да синие глаза отличали ее от других. Рядом с ней трудилась одетая так же девушка, и они окликали одна другую по имени и на «ты», как старые подружки. А до вчерашнего дня она не знала здесь никого, кроме Адылова…
— Александр Николаевич, идите к нам! — весело окликнула она Чердынцева. — Знакомьтесь, это Фатима. Моя квартирохозяйка и опекунша. Что вы так смотрите на мой наряд? Это все Фатима…
Он узнал Фатиму — учительницу младших классов кишлачной школы. Фатима, смущенно улыбаясь, передала ему молодое деревце, которое пыталась и не могла опустить в яму. Чердынцев помог им, а когда дерево было присыпано, пошутил:
— Ну что же, пусть оно растет долго — дерево нашей дружбы! Когда вы уедете, я стану приходить сюда, чтобы оросить его слезами.
— А я совсем не собираюсь уезжать! — строго сказала Тамара.
— Да, да! — оживленно подтвердила Фатима. — Тамара Константиновна будет писать книгу. Она уже получила телеграмму от редактора…
Фатима не просто шефствовала, она уже чувствовала себя по меньшей мере помощницей этой женщины.
— А как же… — И Чердынцев смущенно замолчал: ему не хотелось продолжать разговор при учительнице.
— Он уже знает об этом, — равнодушно сказала Тамара. — Они вечером уходят.
К счастью для Чердынцева, к ним подошел Адылов. Тамара снова принялась бить землю кетменем, и это у нее получалось ловко! Во всяком случае, у Чердынцева было время обдумать ее слова.
— Хорошую речку организовали! — весело проговорил Адылов. — Чем не боги? Пройдемте-ка, дорогой гляциолог, со мной в райком. Будем думать, как вознаградить достойнейших. Хочу посмотреть, нет ли чего интересного на вашей базе…
— Ну, что может быть интересного на нашей базе! — отмахнулся было Чердынцев.
— На премии, на премии! — напористо объяснил Адылов. — Я знаю, у вас хозяйство богатое! — он хитровато прищурился: «Академики сдали в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…»
— Боюсь, что от всего багажа одна собака и осталась! — рассмеялся Чердынцев.
— Ничего, ничего, потребсоюз мы тоже пошевелим, что-нибудь разыщем! — И, взяв Чердынцева за рукав, потащил за собой.
— Я буду у Фатимы, — спокойно сказала Тамара, как будто он действительно имел право спрашивать о каждом ее шаге.
— Что, она пронзила и ваше сердце? — усмехнулся Адылов.
— Почему — пронзила?
— Ну, я же не слепой! Кто больше всех вчера волновался? Вы не скажете, я скажу. Малышев волновался. Чердынцев волновался. Галанин и Каракозов волновались.
— А вы? — насмешливо спросил Чердынцев.
— И я тоже! — простодушно ответил Адылов. — Но по другому поводу. Мне ее редактор звонил. Просил помочь. Она у нас будет книгу писать. Я уже Малышеву сказал об этом.
— При чем тут Малышев? — В голосе Чердынцева звучало явное недовольство.
— Она попросила. Хотя по вашему обычаю муж и не может увести жену за собой насильно, ей с ним трудно разговаривать. Так что готовьте подарок свату.
— А при чем тут я?
— Не из-за меня же она осталась! — Это Адылов выговорил сердито. Видно, такой разговор пришелся ему не по душе. Он замолчал и пошел быстрее.
Чердынцев старался идти с ним в ногу, раздумывая про себя: «Она все решила одна. И за себя и за меня». Остро закололо сердце. Но они шли на подъем. Может быть, от этого?
Но он уже знал: нет. И чем дальше, тем будет труднее. Она все будет решать сама. А ему останется лишь выполнять эти решения.
Он остановился, пережидая боль в сердце.
— Что с вами? — испуганно спросил Адылов.
— Пройдет… — тихо ответил Чердынцев.
Москва
1966—1967
ГЕНЕРАЛ МУСАЕВ
1
Гроб с телом бывшего командующего армией отправляли в Москву из маленького городка на Днестре, последнего, который генерал увидел освобожденным.