Катастрофа отменяется
Шрифт:
Двухкилометровый канал двенадцать — пятнадцать метров глубиной рассекал плоскогорье наискось, упираясь в старое русло реки. Он казался не столько плодом труда рук человеческих, сколько следствием катаклизма, как возник и сам этот завал, и это огромное озеро, подпертое им и еле удерживаемое, — такой стеклянной тяжестью навалилось оно на узкую преграду. И все это совершено за восемь дней!
Только сейчас Чердынцев понял, какой это был подвиг! Да, кажется, и сам капитан, и Волошина были поражены открывшейся им картиной.
Но Малышев уже зашагал к шурфам, возле которых высились груды мокрого разрушенного
На гребень вскарабкался Карцев. Он был по-прежнему стремителен и легок в движениях. Хотя, может быть, его поднимало и влекло предвкушение победы? Он наклонился над шурфом, крикнул вниз:
— Скоро, ребята? Пора открыть дорогу воде!
Из шурфа по стремянке выбрался мокрый сержант с усталым, но счастливым лицом.
— Закладываем последние заряды, — отрапортовал он. — Можно через четверть часа взрывать.
Карцев взглянул на часы.
— Значит, в четыре пятнадцать! — уточнил он. — Провод от мины протяните в блиндаж. Отсюда все убрать: инструмент, лестницы, тросы. Спускаетесь прямо в блиндаж, даете зеленую ракету. Я вывожу людей и машины из канала. Объявляю готовность номер один красной ракетой. Отсчет шестьдесят секунд — и взрыв. У вас есть дополнения, товарищ капитан?
— Действуйте, товарищ лейтенант! — торжественно сказал Малышев и обратился к своим спутникам: — Тома, Александр Николаевич, пошли. На этот раз мы будем наблюдать за взрывом и водой со стороны кишлака. А то отрежет нас новая река, а у нас пока ни мостов, ни броду…
— А все-таки жалко! — вдруг сказала Тамара. — Такое прекрасное озеро, и никто не видал его! Тут бы туристский лагерь, ресторан, как на Рице…
— Озеро останется, — утешил ее Чердынцев. — Теперь его не скоро осушишь! Приезжайте в будущем году, когда в нем начнется жизнь. Мы угостим вас форелью…
— А если я захочу остаться здесь? Навсегда?
Чердынцев метнул быстрый взгляд в сторону Малышева. Капитан стоял, взявшись за трос, и, казалось, не слушал ее. А женщина пристально глядела на Чердынцева, не двигаясь с места, словно врезанная в голубое небо, потом вздохнула и пошла к веревочной лестнице.
Чердынцев спускался последним.
Внизу перешли высохшее русло реки и поднялись на высокий берег, на кишлачную площадь. Там уже собрались жители, солдаты, добровольцы.
Минеры бегом перебежали русло, затем в небо поднялась зеленая ракета — сержант сообщал готовность, — от блиндажа взлетела красная, и Чердынцев как-то против воли начал отсчет:
— Пятьдесят девять… Пятьдесят восемь… Пятьдесят семь…
Но видно, он поторопил время. Уже прозвучали его: «Три… Два… Один…» — а гребень все еще безмолвствовал, только становился все отчетливее, как графический рисунок черным по розовому, потому что за ним всходило солнце, все заливая светом. И в этот миг громыхнул взрыв.
Взрыв был похож на всплеск черной магмы. Так оживают вулканы — взлетает вверх конус, как будто срезанный ножом, — и в то же мгновение откуда-то из глубины взрыва плеснуло живое серебро. Оно лилось чистой струей, хотя над тем местом, где оно прорвалось, еще висела тяжкая мгла, летели вверх камни, похожие на вулканические бомбы, конус взрыва все расширялся, как будто полнился неестественной энергией, расталкивавшей частицы материи, а под ним, точнее, из основания этого клокочущего конуса, летел и летел серебряный водопад, пока не коснулся дна канала и не остался висеть в воздухе серебряной дугой. И только тогда послышался всеобщий крик, в котором с трудом можно было угадать обычные и в то же время страстно звучащие слова:
— Пошла! Пошла!
— Вода! Вода!
И солдаты, цепочкой расставленные по краю речного обрыва, не смогли удержать людей. Люди спрыгивали в старое русло и стремились на другой берег, берег новой, только что созданной этими людьми реки, бешено пробегавшей мимо. Вода сбрасывала с завала камни, гальку, преображая канал в живое русло, где уже мерещились сверкающие рыбы, хотя никаких рыб еще и быть не могло в этой холодной, как лед, воде.
Малышев сказал что-то своему ординарцу, и тот побежал по берегу к штабной палатке. И тотчас у солдат в руках появились тросы, длинные ломы, они бросились врассыпную к каналу, как бегут в атаку. А когда Малышев, Чердынцев и Волошина подошли к каналу, над водоворотами и подбоями уже висели на тросах добровольцы, пытавшиеся в этой трудной позиции разобрать внезапные завалы, которые сразу создала живая вода, подмывая берега, наталкивая камень на камень.
Пыль взрыва наконец осела, и теперь в завале виднелось все ширящееся светлое пятно водопада, да и водопад все понижался, как будто река сама примерялась к новому руслу и примеряла свои силы, чтобы не перехлестнуть через берега.
А внизу скакали на лучших конях джигиты кишлака, пытаясь обогнать поток и принести в следующее селение этот ликующий клич: «Вода! Идет вода!» И хотя Адылов уже позвонил по всей линии о пуске воды, все равно в кишлаках будут сторожко ждать гонцов у высохшего русла, а потом горцы побегут, чтобы увидеть первый всплеск воды, окунут ладонь и приложат ее ко лбу и сердцу, станут черпать пригоршнями воду, отведывая ее, такая ли на вкус, какой была раньше. И другие джигиты поскачут дальше, и так по всему течению возрожденной реки, на все пятьсот километров, все время обгоняя первый этот вал и везде возвещая: «Вода! Идет вода!»
И Чердынцев внезапно почувствовал слезы на глазах.
Он отвернулся, чтобы никто не увидел этой слабости, и медленно побрел в кишлак.
3
Он забрался в кабинет Адылова, прилег на диван и мгновенно заснул.
Проснулся около полудня. В здании райкома было так же тихо, как и на рассвете, когда он пришел сюда. На столе стоял наколотый сахар, на большой тарелке еще теплые лепешки. И записка Адылова:
«Завтракайте и приходите на берег. У нас праздник!»
Он умылся, налил чашку чаю, взял лепешку и позавтракал, стоя у окна. За окном была видна река, на берегу которой по-прежнему стояла толпа зрителей, как будто люди и не уходили отдыхать.
«А где же ночевала она? У мужа в палатке?» — Ему стало зябко от какой-то внутренней дрожи. А ведь он нарочно не пошел в палатку Малышева. Именно потому, что подумал: «Малышев захочет поговорить с нею!» Но и не предупредил капитана, что не хочет стеснять его. Впрочем, капитан и сам мог догадаться: ведь он объявил во всеуслышание, что Волошина — его жена. Значит, мог надеяться на некоторую чуткость.