Катилинарии. Пеплум. Топливо
Шрифт:
– Красота?!
– Да. Некрасивых не допускают.
– Да это же вопиющая несправедливость!
– Не более чем все остальное. Оценивать по уму так же несправедливо, как и по красоте. И то и другое на шестьдесят пять процентов – врожденные качества. А значит, по степени несправедливости эти критерии равны.
– Но почему нужно быть красивым, чтобы принадлежать к элите?
– Не разыгрывайте негодование. Этот критерий существует целую вечность. Просто в нашу эпоху официально признали то, что
– Но это же совершенно разные вещи! Вы и убийства готовы разрешить под тем предлогом, что они совершаются испокон века?
– Не трудитесь читать мне мораль. У нас есть причины полагать, что вы для этого не годитесь. Кстати, красоту как критерий добавили десять лет назад по необходимости. Восемьдесят пять лет назад были составлены отборочные тесты для приема в энергетическую элиту. Очень скоро было замечено, что избранные на восемьдесят процентов некрасивы, и такое положение стесняло самих избранных! Да, именно некрасивые пришли к такому решению.
– Наверное, они бы так не поступили, если бы все было наоборот.
– Наконец вы поняли.
– Надо сказать, я не удивляюсь: страшилы всегда критикуют внешность других страшил.
– Этот новый критерий вызвал неожиданные последствия: вот уже десять лет количество женщин, допущенных к тестам, неизменно уменьшается.
– Как это?
– Вот так. Нам представился случай проверить старую поговорку: «Женщины или лучше или хуже мужчин». Совершенно очевидно, что, если женщина красива, она затмевает мужчину, даже если он тоже красив. Но красавиц среди женщин гораздо меньше, чем красавцев среди мужчин. Более того, среди женщин гораздо больше дурнушек. У мужчин средний эстетический показатель определенно выше.
– Дорогой Цельсий, как же вам повезло, что вы прошли тесты больше десяти лет назад!
– Когда я получал повышение восемь лет назад, я снова их проходил и по красоте занял первое место.
– Да? Похоже, с тех пор представления о красоте сильно изменились.
– Мой эстетический коэффициент равен ста тридцати шести процентам. Он необычайно высок.
– Эстетический коэффициент? До чего докатились!
– Это было необходимо. После того как красоту признали официальным критерием, нам понадобилось установить объективные признаки для оценки красоты кандидатов.
– А можно узнать, у кого хватило дурного вкуса установить эти «объективные признаки»?
– Был учрежден эстетический комитет.
– И кто же входил в состав комитета?
– Я не имею права говорить.
– Само собой. Вижу, за прошедшие века кое-что совершенно не изменилось. В мое время, когда я встречала человека с высоким коэффициентом интеллекта, в разговоре он чаще всего двух слов связать не мог. Что же до вас, вы, конечно, не пугало, но и не писаный красавец.
– Так-так. Ну, а ваш коэффициент интеллекта, думаю, ниже среднего.
– Я не стала проходить тесты. Я и так уверена, что интеллект у меня как у одуванчика. А еще, глядя на вас, я подозреваю, что в 2580 году мой эстетический коэффициент был бы близок к нулю.
– Я воздержусь от комментариев.
– Красноречивый ответ.
– Во время испытаний на интеллект экзаменатор спросил у меня…
– Нет, Цельсий, меня это не интересует.
– Почему вы так упорствуете в своем невежестве?
– Я не упорствую, просто у меня аллергия на отличников. Поэтому примите мои самые горячие поздравления, только не заставляйте меня слушать рассказ про ваш экзамен, тем более на определение уровня интеллекта. Предчувствую, что ваш доклад меня расстроит и выведет из себя.
– Я был прав: вы бы провалились на трех главных экзаменах. Особенно проходя тест на характер.
– Очень рада.
– Типичный ответ неудачника.
– Если я неудачница в 2580-м, поступите разумно: верните меня в 1995-й.
– Об этом не может быть и речи. Вы не вернетесь в свою эпоху.
– Ваша машина не умеет отсылать людей обратно?
– Умеет. Но вы останетесь здесь из соображений политической безопасности.
– Да бросьте! Какую опасность может для вас представлять жалкая неудачница?
– Неудачники зачастую приносят наибольший вред. И вы, похоже, забываете о Помпеях.
– Помпеи уничтожены две с половиной тысячи лет назад. Не понимаю, что мог изменить разговор в 1995 году.
– Во-первых, Помпеи не уничтожены, а сохранены. Во-вторых, с тех пор прошел всего год, а не две с половиной тысячи лет.
– Это ваше субъективное мнение.
– Если бы вы принимали участие в нашей работе, вы бы так не говорили.
– Не удостоилась такой чести. Отправьте меня назад, в мое время.
– После всего, что вам стало известно? Как же мы теперь можем вас отпустить?
– Клянусь, я ничего никому не скажу.
– Если бы у меня была тайна, вам бы я ее точно не доверил.
– Это еще почему?
– Вы ведь писатель, кажется.
– Я не пишу фантастики.
– Это верно. Однако то, что произошло с Помпеями, не фантастика.
– Если бы я в 1995 году написала об этом, ни один читатель мне бы не поверил.
– Кто знает!
– Вы меня переоцениваете. Почитайте критиков – моих современников: они были обо мне невысокого мнения.
– А вы недооцениваете нас: если мы сумели вызвать извержение вулкана с задержкой на две с половиной тысячи лет, то уж как-нибудь сумеем составить мнение о посредственной писательнице, жившей пятьсот восемьдесят пять лет назад. Кто способен на большее, способен и на меньшее.