Катон
Шрифт:
– Но ведь гады ядовиты!
– крикнул один из солдат, а остальные закивали головами, таким образом присоединяясь к высказанному сомнению.
– Воины, мы же с вами давно поняли, что если не трогать этих тварей, не раздражать их резкими движеньями, то и они не станут нападать.
– Да, но посмотри, Катон, вода кишит ими. Они же отравили ее!
Катон искоса взглянул на озеро и вздрогнул, испытывая, как и все остальные, отвращение к воде, населенной такими обитателями.
– Друзья, - сказал он, - мы не первый день в пустыне и давно убедились, что вредоносны не сами змеи, а их укусы. Отрава у них в пасти, но воду-то они не кусают, а значит, она годна для употребленья.
Солдаты молча поежились.
– Во время всего похода я шел первым, а пил последним, - продолжал Катон, - а потом и вовсе не стал прикасался к воде, победив
С этими словами Катон взял по-походному висевший на шее шлем и за-черпнул им воды с таким чувством, как будто он бросился на копья Цезаревых ветеранов. Снова повернувшись лицом к солдатам, Марк смачно отхлебнул из шлема, абсолютно не ощущая при этом вкуса жидкости. Он обвел толпу торжествующим взором и снова приложился к своей посудине. Марк был в состоянии такой экзальтации, вызванной переживаниями бесконечной лавины бедствий, обрушившихся на римлян, что, будь вода действительно отравлена, яд вряд ли одолел бы его.
– Что я вам говорил!
– воскликнул Катон с сияющим лицом.
– Прекрасная вода, вкусная и студеная, как из колодца! Можно подумать, будто хладнокровные гады придали ей особую свежесть!
Солдат охватило воодушевление, и они ринулись к источнику.
– Осторожно, соблюдайте порядок!
– крикнул им Катон и, тяжело сделав несколько шагов в сторону, в изнеможении сел на исцарапанный стихиями ка-мень, одиноко возвышавшийся над миллионами песчинок.
Войско без приключений добралось до храма Аммона и расположилось на отдых в жидкой тени низкорослой рощи. Оазис был обязан своим существованием небольшой речушке. Однако ливийцы думали иначе. Бог Аммон, по их мнению, был бараном, естественно, в хорошем смысле этого слова, и ему требовались вода и травка, которые он и создал. Население благодатного местечка состояло из нескольких служителей храма и сотни паломников, принесших богу пустыни свои страдания и медяки, рассчитывая посредством вторых обменять первые на радугу надежд, ибо тот слыл прорицателем.
Катону тоже предложили попытать счастья у алтаря хозяина пустыни.
"Что нам может поведать эта баранья голова?
– в ответ вопросил он своих друзей, указывая на рогатое изваяние, венчавшее массивный пьедестал в торце зала.
– Что вообще могут сказать нам боги такого, чего не указала мудрость? Они призовут нас к справедливости? Растолкуют преимущества доблести и чести? Научат добродетели? Раскроют пагубность для человеческой природы алчности и властолюбия?
Неужели эти камни посреди песков вы мните средоточием космического разума? Неужели же это скудное место, населенное лишь змеями, пауками и скорпионами, боги избрали своим обиталищем, дабы вещать истину немногим путникам, забредающим сюда от случая к случаю?
Нет, друзья, космическая мудрость пронизывает весь мир, и все живое со-держит в себе божественную душу, такую ее часть, какую способно вместить. Все, что надлежит, боги уже давно сказали нам, сказали воздухом и светом, звездным небом и морскою волною, женскими глазами, рукопожатием друга, статуями героев на форуме и свитками мудрецов, которые, вместо того чтобы гоняться за внешними приманками жизни, влагали саму свою жизнь в труды, желая одарить ею тысячи других людей.
А какое будущее может нам посулить здешний оракул? Скажет, продолжать идти вперед? Мы и без того идем. Повелит остановиться? Мы все равно пойдем. Предскажет ли нам бог победу в войне или пораженье, мы в любом случае не изменим Отечеству, останемся верны Справедливости и будем биться до последнего дыханья. Так зачем же нам прорицатель?"
После однодневного отдыха войско двинулось дальше и, поскольку солдат вдохновляли сами боги, успешно завершило продолжавшийся почти месяц поход в городе Лептисе, где и провело остаток зимы.
Тем временем Цезарь подавил сопротивление египтян, опустошил александрийскую казну, как прежде - римскую, сделал ребенка молодой царице и отбыл в Сирию.
Пользуясь ослаблением позиций Рима из-за междоусобной войны, многие народы и цари восстали против иноземного господства. Наибольшего успеха достиг царь Фарнак, сын знаменитого Митридата, трижды воевавшего с Римом и принявшего последний удар именно от сына. Фарнак победил легата Цезаря Домиция Кальвина и этим вдохновил многие страны Востока на борьбу с римлянами. Против него и выступил Цезарь со своей обычной стремительностью.
Когда противники сошлись на поле боя, Цезарь на удивление легко разгромил Фарнака. Свое подавляющее превосходство над неприятелем он выразил в письме в Рим своеобразным словесным автопортретом: "Пришел, увидел, победил". По-латински эти слова пишутся и звучат сходным образом, отчего фраза обретает некую симметрию, чеканность и стремительность. "Вот я каков! Смотрите на меня и восхищайтесь!" - говорит лихой Цезарь утопающему в крови и слезах миру. Кому - война, а кому - мать родна!
Прибыв в Рим, Цезарь был вынужден разбирать распри своих ставленников. Еще за два года до этого друг и ученик Цицерона в теории и - Цезаря на практике Целий Руф, слишком прямолинейно поняв демократические лозунги своего вождя, выступил с законопроектами в пользу бедных граждан. За это злодейство демократическая партия изгнала Руфа из столицы. Тот не сдался и вместе с другим изгоем Аннием Милоном поднял восстание. Однако оба предводителя были убиты, и на том все кончилось. Но затем вопль обнищавшего народа услышал еще один фаворит Цезаря и опять-таки друг Цицерона и его зять Корнелий Долабелла. Он попытался продолжить дело Целия Руфа, и теперь уже марионеточный Цезарев сенат не справился с этой напастью. В дело вмешался самый большой в прямом и переносном смысле любимец Цезаря Марк Антоний.
Этот с войском вторгся в столицу, перерезал восемьсот сограждан и бле-стяще отпраздновал эту неблестящую победу в доме Помпея. Он в срочном по-рядке купил дом первого гражданина, полагая, что именно большой должен наследовать Великому, однако, когда с него запросили обещанные деньги, очень возмутился и заявил, что не последовал за Цезарем после фарсальской победы, а явился в Рим лишь потому, что не получил достаточного вознаграждения за службу. Но и бесплатно купленный дом первого человека государства не удовлетворил первого собутыльника Куриона и сподручного Габиния, поэтому Антоний приступил к его реконструкции, даже не успев убрать трупы с форума. Этот человек своим поведением ярко продемонстрировал римлянам суть нового режима. За ним прямо в гуще высокородных подхалимов в роскошной лектике, своеобразном античном лимузине, следовала гетера, а далее на почетном месте в качестве святыни этих людей транспортировали драгоценные кубки и прочую застольную утварь. Честолюбие человека коллективистского общества реализуется в делах, вы-зывающих благодарность народа, тщеславие индивидуалиста требует формальных атрибутов преуспеяния, символизирующих его возвышение над окружающими. Для Антония таковыми были дворцы, способные вместить целое войско, дорогие лектики, легионы проституток и тошнотворные пиршества. Он самоотверженно предавался трудам и опасностям чревоугодия и блуда, отчего его порою рвало прямо на трибуне форума во время выступления в народном собрании.
Все это пока еще было не совсем привычно римлянам, из-за старомодных взглядов на мораль не способных в должной мере оценить человека новой формации, "свободного от комплексов". Поэтому Цезарь слегка пожурил Антония и простил Долабеллу. Чтобы стравить пар плебейского недовольства до безопасного уровня, он частично внедрил меры, предложенные Целием, а затем Долабеллой. Прежде Цезарь боролся с сенатом с помощью плебса, теперь же, когда слепой народ спиною почувствовал груз новой власти, он попытался противопоставить народу сенат. А так как основа сената находилась в оппозиции к нему и в то время была рассеяна по свету, он смело пополнил высший государственный совет несколькими сотнями своих приспешников и заодно увеличил количество преторов, эдилов и даже жрецов, дабы уменьшить власть каждого из них. Количеством Цезарь пытался компенсировать недостаток качества. При этом он продолжал заигрывать с видными деятелями и, в частности, снова явил милосердие несчастному Цицерону.
Тот почти год ждал повелителя в Брундизии, так как Цезарь в письме приказал Антонию не допускать оратора в столицу, но зато, дождавшись, был удостоен чести сопровождать императора в Рим. Однако расчет Цезаря на этого человека вновь не оправдался: Цицерон удалился в имение, где грустил и писал книги.
Между прочим, Цезарь пустил слух, будто и Катон с Метеллом хотели вернуться в Рим с повинной, но он им отказал, и якобы поэтому они отправились в Африку продолжать войну. Любому индивидуалисту страшна коллективистская идея, в данном случае - республиканская, вот Цезарь и попытался таким образом лишить своих противников ореола идейности.