Катон
Шрифт:
– Атенор из Тира, - впервые слегка улыбнувшись, отрекомендовался философ.
– Так ведь я слышал о тебе!
– радостно воскликнул Катон.
– Ты известен как представитель самой жесткой нравственной линии стоицизма.
– Я уже говорил тебе, юноша, что я - апологет лишь одной линии, той, которая приведет меня прямиком к истине.
– Да-да, я помню. Ночью я поразмыслю над тем, что сегодня здесь слышал, и завтра приду сообщить результат.
Катон добросовестно выполнил оба обещания: он и подумал, и пришел с результатом.
Атенор Тирский в той же позе сидел на том же камне и поучал оболтусов - молодых нобилей, которые использовали эту беседу лишь в качестве упражнения в греческом
Катон молча встал перед греком и сделал приветственный знак.
– Поразмыслил?
– спросил Атенор.
– Да.
– Что надумал?
– Иди жить в мой дом.
С того дня Атенор Тирский поселился у Катона и каждый день вел с ним словесные баталии.
"Как щедра ко мне судьба, - говорил Марк Цепиону, - сначала она нанесла мне душевную рану, а затем ниспослала лекаря".
Общение с Атенором очень много значило для Катона. Помимо того ду-шевного комфорта, чувства полноты жизни, которое дает дружба с близким по духу человеком, Марк, конечно же, приобрел новые знания в философии. Но главным было то, что он не из книг, не с чьих-то слов, а собственным непосредственным восприятием, не одним умом, но всеми чувствами усвоил суть философа-стоика не только как теоретика, но и как человека, каждодневно вступающего в соприкосновение с окружающим миром, с другими людьми. Он научился самообладанию, терпимости к чужому мнению, по крайней мере, внешней, и привык эмоциональное впечатление о человеке проверять разумом.
Между тем практическая жизнь Катона требовала перемен, а семейный вопрос все еще оставался для него открытым. Поскольку попытка разрешить его, основываясь на чувствах, потерпела жестокую неудачу, во второй раз он подошел к нему чисто рассудочно, тем более что это соответствовало позиции философа-стоика. "Мне не надо женщины, которая являлась бы поводом для волнений и страданий, которая занимала бы слишком много места в душе и мешала моему самосовершенствованию, - думал Марк, - мне нужна такая жена, какая принесла бы в дом покой и уют, стала бы хорошей хозяйкой и матерью моих детей".
Эту позицию он изложил сестрам и попросил их подыскать ему соответствующую невесту. Они с восторгом отнеслись к его поручению и принялись просеивать всех девиц города видных фамилий сквозь сито своих вкусов. А Катон продолжал штудировать книги стоиков и оттачивать мастерство полемики в спорах с Атенором.
Намереваясь стать именно римским философом, то есть человеком дейст-вия, а не фразы, Катон одновременно с философией занимался подготовкой к государственной карьере. Он изучал право, военную науку и, конечно же, упражнялся в ораторском искусстве. "Красноречие является оружием политика, - говорил он друзьям.
– Слова для него все равно что солдаты для полководца, и от того, как он расставит их на поле боя, то есть в речи, и как будет ими управлять, соблюдая интонации и периоды, во время сражений на форуме и в курии, зависит успех дела". При этом Марк отдавал предпочтение римской риторике перед стоической, казавшейся ему слишком бедной в части выразительных средств. Для него образцовыми ораторами, чьи речи он изучал особенно тщательно, были недавно ушедшие из жизни Марк Антоний, Луций Лициний Красс и его дядя Ливий Друз, но первое место занимал все же Катон Старший, говоривший коротко, но увесисто.
В ходе этого процесса он словно сдружился с чрезвычайно интересными людьми и так увлекся опосредованным пергаментом общением с ними, что упустил из вида течение времени и совсем забыл о велении плоти. Поэтому, когда сестры устроили ему в доме Цепиона встречу с курносой подвижной и смешливой девицей, он долго не мог понять, чего же от него хотят, а когда понял, хотел тут же уйти. Однако Катон вовремя вспомнил, что является философом, и усилием воли подавил побуждение, вызванное чувствами. Он стал любезнее по отношению к девушке и даже завязал с нею беседу, в ходе которой разнообразными вопросами ощупывал ее ум, стараясь определить его границы.
Ее звали Атилией, она принадлежала консулярному роду Атилиев Серранов, то есть входила в круг высшей знати, хотя ничего сверхъестественного ее предки не совершили. По личным качествам Атилия соответствовала своему родовому положению: она не портила собою самого изысканного общества, но и не украшала его. У нее было миловидное лицо, пригожая маленькая фигурка, ее движения радовали взор плавностью, а речь тешила собеседника легким остроумием. Она была приятна во всех проявлениях и вызывала расположение, но страсть никогда не обратила бы на нее свой испепеляющий взор.
Катон всячески стремился убедить себя в том, что находящееся перед ним милое резвое существо, чей ум так же не способен осилить серьезную мысль, как хрупкое тело - тяжелый груз, и есть материальное воплощение заданного его рассудком теоретического образца. В этом благородном намерении ему существенно помогла молодость, смотрящая на мир глазами романтизма и потому осеняющая пленительным сияньем даже посредственную женственность и одухотворяющая собою самую тусклую женскую душу. Катон преуспел в своем начинании и к вечеру уже проникся симпатией к предполагаемой невесте. Лишь внезапное воспоминание об Эмилии заставило его усомниться в плодотворности эмоциональных трудов, но он постарался поскорее избавиться от непрошеной гостьи памяти.
В дальнейшем события развивались так, как и надлежало в подобных случаях. Марк познакомился с Атилием Серраном, договорился с ним о помолвке, а через некоторое время состоялась и свадьба.
Катон относился ко всему этому как к суете, однако не лишенной некоторой приятности. Жена отвечала его последним, скорректированным в сторону упрощения требованиям, и совершенный жизненный шаг представлялся ему успешным.
Атилия тоже была довольна своим новым положением. Катон являлся для нее вполне достойной партией как в силу знатности и богатства, так и благодаря репутации положительного молодого человека с неплохими перспективами на карьеру. В мечтах она уже видела себя почтенной матроной - женою претора или даже консула. А что касалось его странностей, так он, по ее мнению, с лихвой компенсировал эти изъяны тем, что из нескольких десятков родовитых девиц на выданье выбрал именно ее. Сей факт имел в глазах Атилии первостепенное значение, и если недавно она оценивала Катона как молодого человека, который хотя и не лучше, но и не хуже других женихов из числа тех, кто мог бы к ней посвататься, то после свадьбы была уже твердо уверена, что он превосходит их всех. Он стал для нее самым лучшим мужчиной во всем Риме только потому, что оказался ее мужем.
Катон все чаще задумывался о политической карьере. Его деятельная натура не могла удовольствоваться только лишь учением или философствованием, однако на какие-либо государственные должности претендовать ему было рано. Правда, товарищи Марка уже старались заявлять о себе речами в суде или на собраниях каких-либо коллегий, но его не устраивало выступление ради выступления. Он жаждал больших дел и не хотел размениваться на мелочи. Когда-то один из друзей сказал ему: "Катон, люди порицают твое молчание". Он ответил: "Лишь бы они не порицали мою жизнь. А говорить я стану только тогда, когда твердо буду уверен, что не лучше будет промолчать".