Катон
Шрифт:
Только близость лагеря спасла римскую армию от истребления. Спартаковцы не стали штурмовать укрепления и лишь обстреляли укрывшихся за валом беглецов едкими насмешками, после чего с гордым видом возвратились в свой стан.
Глубокой ночью Геллий поднял остатки легионов и повел их в глубь Ита-лии, подальше от победоносного врага, бросив тела нескольких тысяч соотечественников без погребения, что, по римским понятиям, являлось не меньшим преступленьем, чем поражение в битве. Войско с поблекшими "орлами" на древках поникших знамен унылой вереницей без отдыха плелось остаток ночи и весь следующий день. Новую ночь римляне провели в кое-как устроенном лагере, а наутро собрались продолжать печальный марш, но тут пришла весть, что Спартак не стал их преследовать, а, наоборот, двинулся дальше на север с явным намерением покинуть Италию и за
Геллий смекнул, какую пользу можно извлечь из происходящего, и, вместо того чтобы призвать солдат к порядку, наоборот, стал потворствовать им в веселье. "Спартак одержал над нами Пиррову победу!
– провозгласил консул, когда легионеры уже порядком накачались бодрящей жидкостью.
– Мы нанесли ему удар такой силы, что он не в состоянии продолжать войну и теперь вынужден бежать из нашей страны. Мы проиграли сражение, но выиграли кампанию". Недавнее бегство армии теперь официально было объявлено тактическим маневром.
Маленькие люди готовы верить в самые нелепые версии, лишь бы оправ-дать себя, поэтому большинство шумно приветствовало заявление Геллия и действительно вошло в роль победителя, отчего возлияния стали настолько обильными, что вино из бодрящего напитка превратилось в расслабляющий.
Назавтра вместе с физическим похмельем пришло моральное отрезвление. Даже самые ничтожные из этих людей почувствовали угрызения совести за недавнюю вакханалию. Однако по мере того, как всходило солнце и разгорался новый день, росла и потребность в самооправдании. "Так кто же мы, победители или побежденные?" - задавались вопросом солдаты, но не смели обратиться с ним к соратникам. Тонкий выход из деликатного положения нашел консул, показавший себя в роли полководца отличным дипломатом. Он не стал, как накануне, делать громогласных заявлений, понимая их неэтичность в данной ситуации, а вместо этого организовал процесс награждения отличившихся в битве. "Чем сложнее сражение, тем лучше оно выявляет героев", - объяснил он обилие почетных венков, браслетов и блях. Нежданный дождь наград подкрепил в людях по-ложительное отношение к происшедшему.
Среди легатов и офицеров пропаганда консула имела меньший успех, нежели среди солдат, и мало кто из них всерьез уверовал в "победу, извлеченную из поражения", однако все предпочитали делать вид, будто согласны с оценкой дел начальством, и бодро выскакивали на возвышение трибунала, чтобы получить порцию металлического блеска, которая должна была символизировать какие-то их боевые достижения. Дошла очередь и до Катона. Он с сосредоточенным видом подошел к преторию, хмуро выслушал похвалы консула, а когда тот попытался вручить ему браслеты и фалеры, холодно отстранился и, повернувшись к солдатам, толпою стоявшим у трибунала, заявил: "Я не совершил ничего достойного награды". Затем молодой офицер спустился вниз и присоединился к товарищам. "А Геллий не совершил ничего такого, чтобы иметь право вручать мне награду", - сказал он им.
На несколько мгновений лагерь затих в недоумении. Поступок Катона высветил перед всеми абсурдность происходящей помпезной церемонии. Однако Геллий и тут не растерялся. Он снисходительным тоном воскликнул: "Что ж, такая скромность также похвальна! Но, к сожалению, за скромность венков не дают!" После этого он невозмутимо продолжил награждение.
Катона соратники похвалили за принципиальную позицию, но невзлюбили сильнее прежнего, поскольку в своем соглашательстве с властью дурно смотрелись рядом с ним. А среди солдат, ранее не знавших Катона, отныне он прослыл чудаком. Лишь всадники его турмы отдали ему должное и повинились перед ним за былую неприязнь: та дисциплина и те тренировки, которыми он изнурял их прежде, спасли им жизнь и достоинство в бою.
Пока Геллий делал хорошую мину при плохой игре, стараясь ложью подкрасить быль и спасти свою репутацию, Спартак у Мутины разбил войско Гая Кассия и тем самым порушил пропагандистский миф Геллия о "Пирровой победе". Спартак был силен, как никогда. Но едва он вывел рабов в долину Пада, откуда им открывался путь на волю, они изменили первоначальные планы: теперь им показалось мало быть свободными людьми, и они возжелали стать господами, рабовладельцами. Уступая воле большинства, Спартак развернул гигантскую, постоянно растущую армию и повел ее на Рим.
В столице античной цивилизации поднялся переполох. Ситуация напомнила римлянам времена нашествия Ганнибала с той лишь разницей, что теперь у них не было Сципиона. Правда, зимнее ненастье вскоре задержало восставших в Апеннинах, но обстановка в Риме оставалась тревожной. Сенат дал приказ разбитым военачальникам во избежание еще больших неудач не трогаться с места и ждать нового полководца. Однако никто не хотел брать на себя груз ответственности за судьбу Отечества и вступать в единоборство со страшным противником, победа над которым, к тому же, не принесет славы, а поражение чревато позором. Наконец нашелся человек, вызвавшийся возглавить борьбу со Спартаком. Им оказался претор наступающего года Марк Лициний Красс. В то же время из Испании пришла весть о том, что в лагере Сертория случились волнения, и сам предводитель последних марианцев пал от удара кинжала заговорщика, после чего Помпей и Метелл легко расправились с его преемником. Освободившегося Помпея немедленно призвали в Италию, чтобы включиться в войну с рабами, а из Фракии для той же цели был вызван Марк Лициний Лукулл - брат начальника азиатского корпуса.
Марк Лициний Красс происходил из могущественного и богатого плебей-ского рода. Еще его предки питали глубокую, но холодную любовь к злату и серебру, каковые отвечали им суровой взаимностью. Эта металлическая страсть приросла к Лициниям Крассам в виде прозвища Дивит, то есть Богач. Да и более раннее родовое имя - Крассы, что означает - толстяки, тоже свидетельствовало об их склонности к накопительству. Стяжательство - вот цель их жизни и ее содержание. Марк Красс был великим сыном своего рода и достиг поистине космических высот в реализации фамильного призвания. Впрочем, такие люди о высотах не думают и правильнее говорить не о их полете, а об их ползучести. Марк Красс сумел увеличить полученное от отца наследство в двадцать пять раз, но для этого ему пришлось ползать и пресмыкаться в двадцать пять раз больше, чем родителю. Однако нельзя утверждать, что в родовом призвании он превосходил предков, просто его союзником была эпоха. Само время клонило людей к земле, отвращая их взор от неба и заставляя их шарить в грязи.
Красс не обладал сколько-нибудь замечательными способностями, но рачительно обращался с тем, чем располагал, и, все подчиняя единой цели, широко шагал вперед. Так, например, он слыл одним из лучших судебных ораторов, хотя не имел ни теоретических познаний в этой области, ни одаренности. Как адвокат он добился успеха благодаря усердному труду и позе доброжелателя. Доброжелательность, общительность и простоту в обращении с людьми - эти пережитки уходящего, но еще не ушедшего в прошлое коллективного образа жизни - Красс взял на вооружение и в других видах деятельности, отказываясь от них лишь тогда, когда они переставали быть выгодными.
Настоящая карьера Красса Дивита началась при Сулле. Его отец, как и прочая родня, выступил против марианцев и погиб, а сам он долгое время прятался в Испании, потом еще где-то и наконец прибыл в лагерь Суллы. Будущий диктатор поручил ему вербовать воинов в области, соседствующей с расположением противника. Красс попросил в сопровождение отряд охраны. "Изволь, - согласился Сулла, - я дам тебе самую лучшую охрану для человека, стремящегося к славе. Итак, я даю тебе в сопровождение твоего отца, брата, родных, друзей - всех, кто был казнен или погиб в схватке с врагом". Тогда Красс понял, как надлежит вести себя, и сразу сделался храбрым. Не щадя крутого живота своего, он трудился и воевал во благо Суллы и сумел заслужить его уважение. Когда же начались преследования оппозиционеров и расправа над всеми неугодными Сулле, для Красса наступила пора жатвы. Он выпрашивал у повелителя имущество и имения казненных или скупал их за бесценок. Чем больше было крови, тем богаче становился Красс. Однако неспроста кто-то из греков уподобил богатство морской воде, которой чем больше пьешь, тем сильнее жажда. Опившись богатства до потери рассудка, Красс начал убивать зажиточных людей на основании подложных рас-поряжений. Сулла узнал об этом, разгневался, но пощадил бывшего любимца, однако отстранил его от себя. С того момента диктатор начал отдавать предпочтение другому своему выдвиженцу - Гнею Помпею. С тех пор стрела завистливой ревности глубоко засела в чреве Красса и беспокоила его зудом соперничества с Помпеем много лет, пока не привела к страшному концу.