Каторга
Шрифт:
И из этих-то людей, так относящихся к каторге, из бывших каторжников, зачастую назначают надзирателей, непосредственное, так сказать, начальство, играющее огромную роль в судьбе ссыльно-каторжного.
Можно себе представить, как относится к каторге подобный господин, когда он получает возможность не только словами, но и более существенно выражать свое недоброжелательство.
Каторжный театр
На всех столбах, на всех углах поста Корсаковского расклеены афиши, что "в театре Лаврова, с дозволения
У маленького, наскоро сколоченного балаганчика, с унылым видом стоит антрепренер, - местный булочник Лавров.
Беднягу постигла та же судьба, что и его российских собратий: он терпит антрепренерскую участь - прогорает.
Надеялся на поддержку "интеллигенции", лишенной, кроме карт и водки, каких бы то ни было удовольствий. Но чиновники, конечно, в каторжный театр не пошли.
До чего с т а р а е т с я туземная "интеллигенция" сторониться от каторги, показывает хотя бы следующий факт. Начальник округа жаловался мне, что большинство "интеллигенции" не пожелало быть подписчиками основывающейся библиотеки только потому, что там подписчиками могут быть и каторжные. Словно эти бедные люди боятся, что их могут смешать как-нибудь с каторгой!..
Мое первое посещение театра вышло неудачным.
"Great attraction" спектакля, чтение "Записок сумасшедшего" состояться не могло по самой необыкновенной в истории театра причине.
– Так как артист Сокольский посажен в кандальную тюрьму!
– как анонсировали со сцены.
Зато на следующий день спектакль удался на славу.
Артист Сокольский не пил и в кандальную не попал.
По случаю праздника театр был полон.
Артисты старались "перед литератором" изо всех сил.
Нарочно для меня песельники пели не обыкновенные, а специально тюремные песни.
Были даже приготовлены куплеты в честь моего приезда. Куплеты, в которых приветствовался приезд писателя, и где я предупреждался, что, показывая мне каторгу, мне часто будут напевать:
Не моя в том вина,
Наша жизнь вся сполна
Нам судьбой суждена!..
Но начальство заблаговременно узнало и пение этого куплета запретило.
Театр убран по стенам елочками.
Сцена отделена занавеской из какой-то грязной дерюги, долженствующей изображать "занавес". Пол на сцене - земляной.
5 часов вечера.
Театр полон. Галерка волнуется.
"Поселки" со своими "сожителями". Поселенцы. Серые "бушлаты" каторжников. Кой у кого из "перворядников" желтые тузы на спине.
За дерюжной занавеской песельники тянут унылую, мрачную песню сибирских бродяг:
Милосердные наши батюшки,
Милосердные наши матушки,
Помогите нам, несчастненьким,
Много горя повидевшим!
Выносите, родные, во имя Христа,
Кто что может сюда,
Бедным странничкам, побродяжничкам.
Помогите, родные: золотой венец вы получите
На том свете, а на нынешнем
Поминать в тюрьмах будем мы
Вас, наши родные.
Песня стихает на долгой жалобной ноте. "Занавес" отдергивают. Спектакль начался.
Для начала идет сцена: "Опять Петр Иванович!"
Из-за грязной занавески, долженствующей изображать ширмы, появляется традиционный "Петрушка".
Плут, проказник, озорник и безобразник, - даже бедный "Петрушка", попав в каторгу, "осахалинился".
Всюду и везде, по всей Руси он только плутует и мошенничает, покупает и не платит, дерется и надувает квартального.
Здесь он еще и отцеубийца.
Это уже не веселый "Петрушка" свободной Руси, это мрачный герой каторги.
Из-за занавески показывается старик, его отец.
– Давай, сынок, денег!
– А много тебе?
– пищит "Петрушка".
– Да хоть рублей двадцать!
– Двадцать! На вот тебе! Получай!
Он наотмашь ударяет старика палкой по голове.
– Раз... два... три... четыре...
– отсчитывает "Петрушка".
Старик падает и перевешивается через ширму.
"Петрушка" продолжает его бить лежачего.
– Да ведь ты его убил!
– раздается за ширмой голос "хозяина".
– Зачем купил, - свой, доморощенный!
– острит "Петрушка".
Это вызывает взрыв хохота всей аудитории.
– Не купил, а убил, - продолжает хозяин.
– Мертвый он.
– Тятенька, вставай!
– теребит "Петрушка" отца под непрекращающийся смех публики.
– Будет дурака-то валять! Вставай! На работу пора!
– А ведь и впрямь убил!
– решает, наконец, "Петрушка" и вдруг начинает "выть в голос", как в деревнях бабы воют по покойникам: "Родимый ты мой батюшка-а-а! На кого ты меня споки-и-нул! Остался я теперь один одинешене-е-к, горьким сироти-и-нушкой".
Прямо восторг охватывает публику.
Стон, вой стоят в театре. Топочут ногами. Женский визгливый смех сливается с раскатистым хохотом мужчин.
Тошно делается...
Похождения кончаются тем, что является квартальный и "Петрушку" ссылают на Сахалин.
Прощай, Одеста,
Славный карантин!
Меня посылают
На остров Сакалин,
поет "Петрушка".
– Ловко!
– вопит публика.
– Биц!
– громче всех кричит какой-то подвыпивший поселенец.
Он - человек образованный, в антракте нарочно громко повествует, как бывал в Москве "в Скоморохе театре", всякую камедь видал.
"Биц" он кричит специально для меня, чтобы обратить внимание на свою образованность.
Номера, один другого "фурорнее", следуют друг за другом.