Каторга
Шрифт:
– Мне такие герои уже попадались! Сначала идейный экспроприатор, а потом вульгарный вор. Кончали они, как правило, тем, что жестоко глумились – над прежними своими идеалами, мечтая в конце концов сделать экс или эксик лично для себя на такую сумму, чтобы потом стать зажиточным рантье.
– Вы недалеки от истины, – согласился Полынов. – Из боевой партии ППС я легально перешел в партию СПС, что легко расшифровать в трех словах: «партия – сам по себе».
– Какой цинизм! – возмутилась Ольга Ивановна. –
– Я же объяснил, что пришел повидать Глогера…
Отчаянно скрипнула калитка, послышались шаги.
– Так берегитесь – ГЛОГЕР ИДЕТ, – произнес Волохов.
Глогер сильно изменился, он даже постарел. Полынов, легко поднявшись, сам подошел к нему с первым вопросом:
– Так что там случилось с нашим Вацеком?
– Повешен! Но еще до разгрома «боевки» мы успели вынести тебе приговор, какого ты и заслуживаешь… Рекомендую вам замечательного подлеца! – с гневным смехом сказал Глогер, указывая на Полынова. – Пока мы в банке добывали злотые, проливая кровь за свободу будущей Речи Посполитой, этот сукин сын обчистил кассу в свою пользу… Я удивлен, что вижу его снова! Пусть он знает, что приговор партии остается в силе.
Полынов взял папиросу из пачки Вычегдова, и только этим жестом он выдал свое волнение.
– Выслушай меня! – резко заявил он Глогеру. – Я не признаю приговора, сфабрикованного в ресторане на Уяздовских аллеях самим Юзефом Пилсудским между рюмкою коньяка и бокалом шампанского. Еще до вынесения мне смертного приговора пан Пилсудский разложил всех вас налетами на банки и кассы, смахивающими на обычную уголовщину. А в преступном мире могут быть только банды, но никогда не возникнет никакой партии…
– Перестань! – грозно потребовал Глогер.
– Нет, – настоял Полынов. – Сейчас не ты мне, а я вынесу приговор, более страшный и более убедительный… Мне жаль бедного Вацека. Но мне жаль и тебя, Глогер!
– Замолчишь ты или нет?
– Не замолчу, – ответил Полынов. – Задумался ли ты хоть раз: во имя чего жертвовал своей жизнью, добывая в эксах деньги для того же пана Пилсудского?! Не он ли в партии польских социалистов проводит свою личную политику, а эта политика Пилсудского станет губительна для всей Польши.
– Не смей так судить о патриотах! – осатанел Глогер. – Кто ты такой, жалкий москаль, впутавшийся в наши дела?
– Да, я русский, – ответил Полынов. – Но мать у меня полячка, потому мне одинаково дороги интересы и Польши и России. Я не впутался в ваши дела, ибо всегда считал, что задачи революции для русских и для поляков останутся равнозначны…
Ольга Ивановна, закрыв рот ладонью, как это делают женщины из простонародья, слушала перебранку разгневанных мужчин, и она очень боялась именно конца их спора.
– Прекратите! – взмолилась она. –
Волохов и Вычегдов поддержали женщину:
– В самом деле, шли бы вы на Рельсовую…
Лицо Глогера уже перекосилось от гнева, он на свой лад понял это приглашение и выхватил револьвер из кармана:
– Не слушайте его! Этот человек способен любого опутать своей клеветой, и еще никакому Цицерону не удалось его переговорить. Но приговор партии не отменяется: смерть!
Ольга Ивановна с криком кинулась между ними, повиснув всем телом на руке Глогера, громко плача:
– Только не здесь! Только не в моем доме… пощадите меня и моего мужа… моих детей, наконец!
Глогер опустил револьвер, извинился:
– Добже, пани. Ради вот этой женщины, ради ее детей и мужа ее, которому осталось два года каторги, я откладываю исполнение приговора. Но ты не уйдешь от меня… не уйдешь!
И только сейчас он заметил, что из рукава Полынова за ним давно и пристально наблюдает жуткий зрачок браунинга.
– А ты большой дурак, Глогер! – сказал Полынов. – Я ведь, едва ты вошел, уже держал тебя на прицеле. И ты наверняка помнишь, что я обладаю счастливой способностью стрелять на полсекунды раньше других… Спрячь свое пугало! Мне жаль всех вас, сделавшихся жертвами убеждений пана Юзефа Пилсудского.
– Уберите оружие! – потребовала Ольга Волохова.
Мужчины спрятали его по карманам. Полынов взялся за пальто, кое-как набросил на голову шапку. Резко отвернувшись от Глогера, он неожиданно обратился к Вычегдову и Волохову:
– Вы правы, что в Лодзи была некрасивая история. Что же касается денег из Лодзинского банка, то я их… верну! Не сейчас, конечно, а гораздо позже, когда я буду убежден, что эти деньги пойдут на пользу народу… Прощайте!
За ним хлопнула дверь, и все долго молчали.
– А зачем он приходил? – вдруг спросил Вычегдов.
– Наверное, за моей пулей, – усмехнулся Глогер.
– Вряд ли он ее испугался, – ответил Волохов. – Этот человек слишком осторожен. Он осторожнее и хитрее тебя…
Вычегдов заметил, что картошка давно остыла.
– Такие Полыновы всегда будут опасны для общества, – сказал он, – и в этом вопросе я целиком на стороне Глогера.
Ольга Ивановна достала из кармана передника шпульку с нитками и стала прилаживать ее к швейной машине:
– Мне-то, матери с детьми, каково жить в этом мире?
Полынов доставил в трактир немало бутылей с самогонкой, и Недомясов был обрадованно удивлен его успехом:
– Ну, парень… с тобою можно делами ворочать. Откедова же нахапал столько? Где раздобыл?