Каторжанка
Шрифт:
— Вот и славно, — сказала она, — вдосталь и без греха.
— Почему без греха? — простодушно удивилась я, потому что в моем понятии грех как раз присутствовал.
— За благо господина своего — то не грех, — важно кивнула Наталья и тихо добавила: — Ну? Дали что просили, ваше сиятельство?
Я помотала головой.
— Ох ты… — всплеснула руками Наталья, но я уже лезла в изрядно развороченное сено.
— Завтра поедем в церковь, — велела я. Наталья подняла меня и умостила в телегу, забралась сама. — У меня есть еще Святой Трон.
Наталья, которая укутывала меня дерюжкой, выпустила ее из рук. Я замерла, Наталья опомнилась и, качая головой и вздыхая, продолжила подтыкать под меня покрывало. Оно пахло лошадьми и почему-то воском.
Телега дернулась и поехала. Наталья пыхтела у меня над ухом, я думала — что снова не так? Клятая, тот стражник сказал — графиня клятая, что это значит? Сумасшедшая? Когда я металась, обезумевшая от холода, после казни, кто-то так и крикнул — «Графиня Дитрих скорбна стала». С сумасшедшими нельзя развестись? Такие законы существовали, я даже застала их — бесконечно отсюда далеко. В Великобритании, если мне не изменяла память, нельзя было расторгнуть брак с душевнобольным супругом. Если здесь действует тот же закон…
Мне конец. Если мой отец не имел в виду южное имение.
Я хотела задать Наталье вопрос, но Микита, выезжая, громко ругался с другими извозчиками, лошади ржали, телеги колотились друг о друга. Наталья не услышала бы меня, и намного хуже, если бы расслышал кто-то другой. Я упорядочивала мысли и чувствовала, как холод забирается под дерюжку и мою новую одежду.
Телега выбралась, вслед Миките кто-то послал нецензурную брань, я подергала Наталью за рукав и дотянулась до ее уха.
— Почему ты не собирала мне теплую одежду? — Я начала издалека. Может быть, все же южное имение.
— Разве шубу, — уклончиво ответила она. — А так другого и нет?
Она и прежде удивилась моему вопросу. Ладно.
— Имение, в которое тебя отослали вместе с моей беременной матерью, — зашла я с другого конца. Телега ехала к городу, ночь подступала, время мое истекало, как у приговоренного. Почему — как?.. Я и была приговоренная, сама не знаю за что. — Не слышала? Речь может идти о нем?
— Имение? — переспросила Наталья, захлопав глазами. — Где вы на свет появились? Так его ваш дядюшка покойный еще при жизни вашей матушки продал. Ваше сиятельство, — зашептала она, обжигая мне заледеневшее ухо дыханием. — Завтра чуть свет проведу вас до Тронного Двора. Будет милостив Всевидящий, сжалятся там над вами, дадут свободную грамоту и паспорт тогда дадут, молиться надо, глядишь, и выберетесь!
— Да почему мне не дадут? — обозлилась я, и Микита оглянулся на чрезмерно беспокойную бабу с неодобрением. Я не знала, что Наталья ему наплела, может, ту самую легенду про крепостную с байстрюком. Воображение у нее вряд ли было богатым.
Нервы у меня критически сдали, я это понимала. И если бы я знала, кто я, что я, почему я здесь и есть ли шанс — не на развод, не на юга, на то, что я открою глаза и увижу капельницу, мне было бы легче. Признать, что какими-то необъяснимыми наукой явлениями мой разум оказался черт знает где, я не могла, все тот же разум орал, сопротивлялся, начинал выискивать в собственных глубинах давно позабытые физику и химию… я должна была сесть и спокойно сказать себе — как и что бы ни произошло, это моя реальность, мне надо жить в ней и бороться за жизнь, и еще бы эта борьба хоть чего-нибудь стоила.
Кроме, гори оно все огнем, вот этой вот самой, как она есть, непонятной жизни.
— Вы клятая, — спокойно, без малейшей попытки меня оскорбить, произнесла в ответ Наталья. — Святой Трон не любит клятых. Уединенные Стены для вас закрыты, а лишены вы силы или нет, да кто то знает? У клятой закона нет и для клятой закона нет, дела-то такие…
«Что значит “клятая”?» — вопрос логичный, закономерный повис у меня на языке и остался невысказанным. Я тряхнула головой, утерла выступившие от ветра слезы. Аглая не так проста, как мне казалось, в ней что-то есть, и, может, не зря граф так…
Боится собственной дочери?..
«Золото беленое, чтобы силу держать в узде…» — вспомнила я, а Микита остановил телегу.
— А ну слазь, — скомандовал он, не оборачиваясь. Голос его дрожал не то от гнева, не от от страха, и, возможно, он от испуга и не решался повернуть головы.. — Ты, баба порченая, мне лихо сунула. За лихо с тебя плату взял, не отмолиться теперь. Проваливайте обе, или быть вам битыми кнутом и пожженными. Вон!
Он еще не закончил обвинительную речь, а Наталья уже сволокла меня с телеги и быстро потянула за руку прочь.
Я не узнавала улицы и стены, но куда меня сейчас ни закинь, я запутаюсь, все чужое. Город однообразен, темен и сер и то поражает просторами, как на месте казни, то сжимает в узеньких переулках. Наталья так спешила, что я внутренне сжалась: она не говорит ни слова, только злобно сопит и почти бегом уходит от Микиты — или другой опасности? Я, подобрав свободной рукой юбку, старалась не споткнуться и не упасть, мне стало жарко, капюшон слетел, и Наталья прямо на бегу сама его на меня натянула.
Мы остановились лишь тогда, когда вокруг появились не только стены, но и хоть какое-то освещение.
— Да чтоб тебя твари из самой Темноты куда достанут драли! — выругалась Наталья, наконец отпустив меня. Кулаком она грозила, вероятно, Миките. — Я еще скажу городовому, он тебя выпорет!
Я слушала ее и пыталась сообразить, насколько неженка Аглая способна перенести ссылку. Дыхание у меня срывалось, ноги ныли, я ударила мизинец о камень. Наверное, будь Аглая сама собой, она бы расхныкалась, я же прислонилась к стене. Меня вело, как после пары бессонных суток.
— Ты разве можешь кому-то нажаловаться? — устало спросила я.
— А то? Или раз я господская, то и безголосая? — удивилась Наталья.
— А я?
В этот вопрос я вложила все, что еще не знала. Свое проклятье и поражение в правах. Я же графиня, замужняя женщина, аристократка, не может быть так, чтобы дворянки были бесправнее крепостных?
— А вы, ваше сиятельство… — Наталья обняла меня за плечи и повела опять куда-то, к счастью, по освещенной улице. Мы шли как две бродяжки, и я уповала на то, что какой-нибудь городовой не вздумает остановить нас. — Бедная вы моя! Как же ваша матушка покойная выла, когда вы появились на свет!