Катулл

Пронин Валентин Александрович

— Приведи себя в порядок, — сказал отец, потирая руки и таинственно подмигивая.

Гай послушно умылся, причесался и накинул лиловую афинскую хлену. Отец подвел его к тучному, широколицему человеку, глядевшему со снисходительной важностью.

— Вот мой сын, многоуважаемый Аквилий, — сказал старший Катулл. — Он счастлив быть для тебя полезным. Гай, перед тобою принцепс муниципального совета Вероны, почтенный Луций Аквилий. Он хочет удостоить тебя лестным и выгодным предложением.

Гай понял, что это очень нужный отцу сановник, и поклонился с принужденно-любезным видом.

— Я давно наслышан о твоих успехах в поэзии, — с натужной торжественностью и одышкой обжоры заговорил

Аквилий. — Отцы города, в том числе я и твой отец, решили сделать тебе заказ как известному римскому поэту и вместе с тем земляку, выходцу из нашего муниципия. Мы выделили средства для праздника в честь Латонии, Юноны, Люцины, Тривии, Артемис, олицетворяющей Луну, покровительницы деторождения, дающей месячный счет годам, опекающей женские регулы и охоту на диких зверей. Да, именно, в честь богини Дианы. У нас не так много денег, как у городского эдила в Риме, хе… хе… Мы не можем праздновать все праздники с шествиями, музыкой, плясками и мимом. Но в этот раз мы не постоим перед расходами. Ты спросишь, почему мы обратились к Диане, а не к грозному Юпитеру или изобильному Опсу? Скажу откровенно — потому, что в празднике Дианы-Латонии могут принять участие все женщины и даже молодые девушки. Это любимая покровительница наших жен, не считая, конечно, Бона Деа — Доброй Богини Фауны…

Катулл поначалу хмурился, однако, заметив похолодевший взгляд отца, встрепенулся и заставил себя почтительно улыбнуться.

— Ты сочинишь гимн, посвященный Диане, его будут петь хором юноши и девушки из самых почтенных семей Вероны. То, что слова гимна напишет известный поэт, будет приятно всем. А тебе не повредят, я думаю, две сотни денариев.

Катулл согласился: он не заставит ждать мудрейших отцов города. Правда, ему еще не приходилось сочинять стихи по заказу, но он попробует справиться со столь ответственным поручением.

— Так ведь тебе заказаны не стихи, а священный гимн… — удивился Аквилий. — За стихи муниципальный совет не стал бы платить деньги.

Катулл понял, что продолжать беседу бессмысленно. Ему нужно покинуть шумный город, сказал он, и уединиться. Вежливо поклонившись гостю, он сделал знак отцу и уехал на Сирмион.

VI

Юный поэт Цецилий из рода Плиниев жил в городке Новум Комум, на берегу Ларийского озера. В часы досуга он сочинял поэму о Диндимене-Кибеле, богине фригийских гор. Сочиняя, Цецилий помнил, что знаменитый Катулл, чьим преданным поклонником и учеником он себя считал, вернулся недавно из Вифинии, где видел, конечно, древнее святилище Кибелы и вдохновился могучей властью богини над сердцами людей. Если Катулл напишет о владычице Диндима, то Цецилий, используя ту же тему, невольно станет его соперником в поэзии. Но каково соревноваться с Катуллом!

Год назад Цецилий отказался поехать в Вифинию и сейчас в глубине души сожалел об этом. Тогда он самодовольно обещал написать поэму, не покидая родного дома и не разлучаясь с любимой супругой.

Жена Цецилия была не меньше его сведуща в стихотворчестве. Подражая великой Сафо, она сочиняла жалобные песни неразделенной любви. Но даже ее искреннее восхищение «Диндименой» не удовлетворяло его. Он поцелуем благодарил милую подругу, растроганно гладил ее кудрявую головку и уходил бродить по берегу озера. Вздыхая, он с грустью размышлял о своей поэме. Может быть, он напрасно теряет дни невозвратимой молодости? Зачем отнимать время у веселья и любви? Если Аполлон не пустит его на Парнас, то напрасны все труды и жертвы.

Воображение Цецилия питали ветхие греческие свитки. Он прилежно перечитывал их, и его латинские строфы заполнялись давно устоявшимися выражениями, такими, как «влажномерцающий взгляд прекрасновенчанной

богини», «гибельно-яростный гнев» и «громкошумящая слава».

Мучимый сомнениями, еще не закончив «Диндимену», Цецилий вдруг решился и послал ее Катуллу. Ответ пришел через неделю. За эту неделю юноша потерял сон.

Ответ Катулла восхитил его. В великолепных стихах Катулл хвалил поэму Цецилия и изящно воспевал нежную преданность его возлюбленной. Влажными от счастья глазами Цецилий читал:

Задушевному другу и поэту Пусть Цецилию скажут эти строки, Чтоб в Верону летел он, Новум Комум И Ларийское озеро покинув.

На другой день юноша помчался к Катуллу. Они расцеловались и принялись говорить, перебивая один другого. Этот бессвязный разговор продолжался, пока Катулл, рассмеявшись, не прикрыл ладонями рот Цецилию и себе. Друзья уединились в таблине. Цецилий узнал, что Катулл со дня приезда живет в загородной вилле, отдыхает и следит за хозяйством, а сейчас он привез в Верону гимн к празднику Дианы-Латонии, написанный по заказу городских властей. Гимн был написан по образцу старинных обрядовых песнопений, и, казалось, Катуллу не очень-то хотелось его сочинять. Отодвинув тщательно отглаженный пемзой папирус, Катулл взял стопку табличек и показал Цецилию.

Юноша жадно пробегал глазами еще неизвестные ему творения друга, вспыльчивого и мудрого, язвительного и благородного, великого поэта. Катулл тем временем сидел рядом, положив ногу на ногу, и исправлял что-го в одной из табличек.

У Цецилия перехватывало дыхание от волнующей прелести и совершенства стихов. Две элегии на смерть брата были поразительны, ничего подобного по искренности и глубине печального чувства Цецилий не знал ни в греческой, ни в римской поэзии. И тут же он от души смеялся над забавным отрывком, в котором говорилось о бедных жителях маленького городка, не собравшихся починить прогнивший мостик через болото, и о незадачливом «землячке», глуповатом и сонливом, прозевавшем свою юную «женку». Стихи, написанные в дальней Вифинии, во время путешествия и на Сирмионе, все были по своему пленительны и тщательно, мастерски отделаны. Цецилий не находил слов, чтобы выразить свое преклонение перед головокружительным блеском этих черновиков.

Катулл видел восторг юноши, и ему стало неловко, будто он пригласил его нарочно, зная заранее его неизменное доброжелательство. Смиренно, с легкой усмешкой он ждал, когда Цецилий прекратит лепетать похвалы его стихам. Потом он задал ему коварный вопрос:

— Ну а как идут дела на твоем мутном, обмелевшем озерце?

Он начал игру, которой они не раз развлекались в Риме, смущая недоумевающих приятелей, пока те не разгадывали истинную цену их спора.

— Почему ты говоришь с таким пренебрежением о Ларийском озере? Разве оно хуже Бенакского? — вступил в игру Цецилий тем более охотно, что вошел отец Катулла и сел рядом в кресло. — По-моему, наоборот…

— У тебя достает совести сравнивать кристально прозрачный Бенако с мерзкой лужей, называемой Ларийским озером? — Катулл поднял брови и сделал обиженный вид.

— При всем моем уважении к тебе, дорогой Гай, лужу напоминает скорее Бенако… — ни на шаг не отступил юноша, презрительно скривив губы. — Не говоря о вони этой сточной ямы, в ней и рыбы-то никакой нет…

— Что? В Бенако нет рыбы? Да мой знакомец Тит недавно поймал вот такого угря… нет, во-от такого… ты видишь? Клянусь Геркулесом, я еще не встречал столь невыносимого спорщика, утверждающего с ослиным упрямством, что Ларийская клоака чище божественного Бенакского моря…