Кавалер Сен-Жюст
Шрифт:
— Эти слова были сказаны австрийцам, предложившим переговоры.
Сен-Жюст внимательно посмотрел на брюнета. Робеспьер уловил этот взгляд.
— Да ведь вы незнакомы. Флорель, рекомендую пламенного патриота и человека необычной судьбы — Филиппа Буонарроти.
— У нас появился еще один Филипп, — улыбнулся Сен-Жюст, пожимая руку Буонарроти. — А ведь я, гражданин, много слышал о тебе. [25]
Действительно, он слышал о новом посетителе салона гражданки Дюпле, да и кто из подлинных патриотов не знал этого итальянца и гражданина Французской республики, потомка Микельанджело и верного ученика Жан-Жака? Питомец Пизанского университета, борец со старым режимом, комиссар Конвента на юге Франции,
25
Декрет Конвента от 18 брюмера II года официально заменил обращение на «вы» обращением на «ты».
Буонарроти стал украшением салона гражданки Дюпле. Натура тонкая, артистичная, он превосходно играл на клавесине и занимался композицией. Вот и сейчас по просьбе гостей он сел за инструмент и взял первые такты какого-то романса…
— Начинается музыкальная часть, для нас сегодня необязательная, — шепнул Робеспьер Антуану. — Поднимемся ко мне.
— Ты удивлен антирелигиозными маскарадами, — сказал он, поправляя фитиль лампы. — К этому мы вернемся, а пока есть дела и поважнее. Меня волнует наше общее положение.
— Но ведь жирондисты казнены.
— Да, казнены. Все: и Бриссо, и Верньо, и Жансонне, и их восемнадцать соратников. Казнена и прекрасная Манон, ступившая на эшафот вслед за бывшим герцогом Орлеанским.
— Я знаю об этом из газет.
— Но ты, очевидно, не знаешь, что перед смертью они держались с редким мужеством и умирали с пением «Марсельезы».
— Ты словно жалеешь о них.
— Нет, я просто вспоминаю… С ними вместе изживаются их мятежи — республика почти покончила с этим. Но вот беда: «государственные люди» оказались не последней нашей заботой.
— Что ты имеешь в виду?
— Нарушение единства в нашей среде. Представь себе: Гора распалась, монтаньяры, некогда дружно боровшиеся против Жиронды, теперь борются друг с другом…
И он рассказал Сен-Жюсту следующую историю.
…Как-то в двадцатых числах брюмера в дом на улице Сент-Оноре рано утром явился депутат Шабо, отнюдь не принадлежавший к числу близких людей Неподкупного: бывший капуцин, человек скользкий и двуличный, он сильно скомпрометировал себя браком с сестрой двух австрийских банкиров, пользовавшихся дурной репутацией. Робеспьер принял Шабо. Предъявив толстую пачку ассигнаций, бывший капуцин заявил, что его вовлекли в финансовый заговор, который он желал бы разоблачить. Робеспьер порекомендовал своему визитеру немедленно обратиться в Комитет общей безопасности, что Шабо и проделал. Его донос Комитету поддержал депутат Базир.
Шабо и Базир обвиняли группу членов Конверта, хотевших нажиться при ликвидации хищнической Ост-Индской компании. Во главе всей аферы стояли депутаты Делоне и Жюльен из Тулузы, тесно связанные с авантюристом бароном де Батцем и поставщиком армии д’Эспаньяком. Чтобы действовать наверняка, ажиотеры думали втянуть в игру Фабра д’Эглантина, видного дантониста, главного докладчика по вопросу об упразднении акционерных обществ, а также рассчитывали на поддержку самого Дантона. С другой стороны, эти же лица, по утверждению доносчиков, подкупили некоторых деятелей Коммуны во главе с Эбером; эбертисты должны были шельмовать честных депутатов, опасных для аферистов. К числу пострадавших причислял себя и Шабо. Чувствуя себя под угрозой, он вступил в сношения с заговорщиками, взял у них деньги для подкупа Фабра, но сделал это якобы с единственной целью — выдать заговорщиков…
— От этого дела исходит дурной запах, — сказал Сен-Жюст.
— Весьма, — подтвердил Робеспьер. — Причем доносители выглядят не лучше, чем жертвы доноса. Тем не менее мы внимательно выслушали Шабо и Базира, поскольку рассказанное ими живо напомнило нам нечто…
— Ты
— У тебя отличная память.
Память у Сен-Жюста и правда была отличная, но забыть происшедшее 12 октября было бы трудно, даже имея плохую память…
В тот день депутат Конвента, драматург и автор республиканского календаря Фабр д’Эглантин потребовал, чтобы его выслушали члены обоих правительственных Комитетов, и требование его было удовлетворено. В числе десяти членов правительства, выделенных для этой цели, оказались Робеспьер, Сен-Жюст, Леба и Давид.
Фабр начал с обвинения иностранных правительств, стал яро бранить вражескую агентуру, а затем сообщил, что им раскрыт антиправительственный заговор. В центре заговора, согласно Фабру, находились Проли, Дефье и Перейра. Бельгийский банкир, австрийский подданный Проли, собутыльник Дантона и Демулена, личный секретарь и осведомитель Эро де Сешеля, с помощью Дефье, знавшего тайны Якобинского клуба, и Перейры из Бордо, подвизавшегося в столичных секциях, сумел объединить секционные народные общества и создал Центральный комитет, соперничавший в популярности с Коммуной и Клубом. Встревоженные комитеты в конце сентября отдали приказ об аресте группы Проли, однако Эро добился их освобождения. И вот теперь, утверждал Фабр, эти трое, еще в тюрьме связавшись с видными эбертистами, объединились с дельцами, агентами Австрии и Пруссии для шпионажа, диверсий и подрыва могущества республики. Их послушным орудием стал Эро, продавший им ряд правительственных секретов, а также депутаты Жюльен и Шабо. Ведь недаром Шабо добился снятия печатей с банка Бойда, английского шпиона и личного финансиста Питта! И тот же Шабо принял живое участие в судьбе австрийских шпионов, моравских банкиров Добруска, пребывавших во Франции под фамилией Фрей [26] и выдавших за него свою красавицу сестру с двумястами тысячами приданого…
26
Фрей — свободный (немецк.).
— Ну и что же ты скажешь? — спросил Робеспьер, дав другу время вспомнить и осмыслить все эти подробности.
— Скажу, что, на мой взгляд, доносы Фабра и Шабо — две части единого целого.
— Согласен. Скажу больше: мне абсолютно понятно происхождение второго доноса — доноса Шабо.
— Объясни.
— Вы ведь в то время были уже в Эльзасе, а я видел все… Донос Фабра заставил нас всполошиться. Был арестован кое-кто из эбертистов и агентов Эро, самого же Эро фактически отстранили от дел. За Шабо, Базиром, Жюльеном и другими был установлен тщательный надзор. Их стали изводить допросами и упреками у Якобинцев. И не эти ли нападки, лишив Шабо душевного равновесия, вынудили его в конце концов сделать донос?
— Весьма вероятно. Но что же заставило выступить Фабра? Что заставило его донести на Шабо и Жюльена, своих единомышленников?
— Этого я пока не знаю. Однако, думаю, и здесь все прояснится.
— А как отнеслись комитеты к доносу Шабо и Базира?
— Мы решили арестовать и тех, на кого доносили, и тех, кто доносил. Правда, Жюльен и Батц успели скрыться, что же до остальных, они в одиночных камерах Люксембургской тюрьмы.
— Это разумно. А дальше?
— Создана комиссия для расследования под председательством Амара; комиссия работает тайно. К ней прикомандирован и Фабр.
— Вот это зря. Я не верю Фабру.
— Я тоже. Но пока он ничем не скомпрометировал себя.
— И все же ему не следовало поручать ведение дела, к которому он причастен; он будет заметать следы и исказит всю картину.
— Этого ему не позволят сделать.
— Будем надеяться. А как с Дантоном? Ведь Шабо затронул и его.
— Только косвенно. И вообще, Дантон держится молодцом.
— Ты всегда был склонен идеализировать Дантона.
— Нет, совсем нет, — с жаром возразил Робеспьер. — кому-кому, а мне-то хорошо известны все слабости Дантона. И тем не менее повторяю: Дантон держится молодцом.