Кавалеры меняют дам
Шрифт:
Мне возразят, что из таких зачинов, почти дословных, и состояла вся литература того времени.
Не спорю. Но дело в том, что я пишу повесть именно о Юрии Нагибине.
Нет, не его жизнеописание и не исследование его творчества.
Я предпринял на досуге некий поиск: что и откуда! Меня увлекает то, что и составляет смысл и отраду писательской жизни: чередование и перевоплощение одних и тех же образов, восходящих к единственным прототипам.
Равно как и воплощения самого автора в его героях.
Дубль
Кинематографический цикл — от сценарной заявки до сдачи готового фильма — обычно длится три года.
И к моменту выхода на экраны своего многострадального детища автор уже с головою погружен в новый замысел.
Меня позвали на заседание редакционно-сценарной коллегии творческого объединения «Луч», к Ивану Александровичу Пырьеву. Вероятно, в этом было деликатное напоминание о том, что я именно здесь, а не где-либо еще, начинал свою жизнь в киноискусстве.
Или же просто хотели заручиться поддержкой главной редакции студии еще на самом старте.
Обсуждалась заявка Юрия Нагибина на литературный сценарий «Директор».
К сожалению, у меня нет под рукою текста этой заявки — теперь, спустя многие годы, было бы любопытно перечитать ее. Но помню, что она отличалась завидным лаконизмом. Автор (самого Нагибина на заседании не было, был только отбитый на машинке текст в полстраницы) без обиняков сообщал малоизвестную подробность своей биографии: в молодые годы он был женат на дочери Ивана Алексеевича Лихачева, директора Московского автомобильного завода, позже министра, и несколько лет жил в его семье.
Вот как высоко он побывал.
Ведь Лихачев был не просто директором и министром, но был легендарной личностью, культовой фигурой в иерархии советских идолов — чуть меньше Чапаева, но крупнее Стаханова.
Достаточно сказать, что завод, который он возглавлял в течение десятилетий, носил имя Сталина — знаменитый ЗИС, — а после смерти директора вместо имени Сталина ему было присвоено имя Лихачева — не менее знаменитый ЗИЛ.
Большая Советская энциклопедия добавит к этому, что Иван Лихачев родился в 1896 году в семье крестьянина, что работал на Путиловском заводе в Петербурге, был матросом Балтийского флота, красногвардейцем, сотрудником ВЧК. Учился в Горной академии и Электромеханическом институте. Был директором автомобильного завода, наркомом машиностроения, министром автомобильного транспорта и шоссейных дорог. Избирался членом ЦК КПСС, депутатом Верховного Совета, награжден пятью орденами Ленина, похоронен на Красной площади у Кремлевской стены...
Вот эту славную биографию и решил положить в основу своего сценария Юрий Нагибин.
Примем во внимание, что к этой поре Лихачева уже не было в живых. Учтем также, что к этому времени писатель Нагибин уже не был зятем Лихачева, поскольку успел после брака с его дочерью жениться еще трижды. То есть, творческий замысел был теперь совершенно свободен от личных обязательств — пиши, что хочешь.
Ну и, конечно, нужно принять во внимание тот общественный климат, который проявится после отставки Хрущева: жесткая критика культа личности Сталина, уже забуксовавшая на виду у всех в расхлябанной колее хрущевского волюнтаризма, вполне понятно, должна была смениться более взвешенным подходом к самой фигуре Сталина и, уж вовсе непременно, к эпохе революции, гражданской войны, индустриализации — так оно и пойдет, покуда опять не забуксует в трясине брежневского застоя...
(Эти термины позднее войдут в громоздкое название единственного нагибинского романа — «Дафнис и Хлоя эпохи культа личности, волюнтаризма и застоя»).
Стоит ли удивляться тому, что заявка на литературный сценарий «Директор» была поддержана не только единодушно, но с ликованием.
Режиссером фильма предполагался Алексей Салтыков — таким образом, всё было нацелено на повторение успеха «Председателя».
Примерно тогда же в Москву приехала Марта Лесна, переводчица из Братиславы. В ее переводе на словацкий язык вышли мои повести «Время летних отпусков», «Молодо-зелено», книга рассказов «Дочкина свадьба». Двумя годами ранее мы с Чингизом Айтматовым были гостями в ее доме, познакомились с мужем, журналистом Эрвином Лесны, который позднее, после событий шестьдесят восьмого, эмигрировал в Германию, а дальше не знаю, вернулся ли.
Бывая в Москве, Марта не забывала посетить и нас, подружилась с Луизой.
На сей раз, помимо разговоров о творческих планах и выяснения, что почем в жалких московских магазинах, Марта объявила, что редакция словацкого женского журнала поручила ей взять интервью у Беллы Ахмадулиной, — так не могу ли я помочь ей встретиться с поэтессой, которой заинтересовались даже в Чехословакии?
Я сказал, что попробую.
Позвонил Нагибиным домой, там ответили, что на даче, позвонил на дачу, подошел сам Нагибин, я ему объяснил, что и как, он, в свою очередь, перемолвился с Беллой, и всё решилось: нас ждут.
Я бы погрешил против жизненной правды и правды характеров, если б попытался уверить, что там на столе не было бутылки водки и блюда с очень вкусными бутербродами собственноручного приготовления хозяйки.
Но прежде нам показали дачу, обставленную антикварной мебелью: как раз тогда народ переезжал из коммуналок во всякие новые Черемушки и Кузьминки, без сожаления отрекаясь от обветшалого наследия предков, и это наследие — белоснежное рококо, строгая классика, томный модерн — ненадолго задержавшись в комиссионных магазинах, перемещалось в квартиры и на дачи московской интеллигенции.
Стены комнат были увешаны живописными полотнами старых русских мастеров — я уж сейчас не помню, чьей именно кисти, но очень богато.
Белла и Марта остались беседовать в мезонине, а Луиза спустилась с нами на веранду, где было накрыто, приглядывать, чтобы мы с Юрой не начали без дам.
К сожалению, у Марты не было с собою фотоаппарата, а Белла никак не хотела расставаться со снимками из семейного альбома, но как-то утряслось и с этим.
Потом мы пили и закусывали, а Белла в промежутках читала стихи — неповторимым голосом золотой рыбки из мультяшки, которую, кстати, она сама же и озвучивала. Я подсказывал ей первые строчки тех стихотворений, которые особенно любил («Жила я весело и шибко...»), и она охотно продолжала.
Между тем, Нагибин все более мрачнел.
Возможно, она читала не те стихи, которые были ему по душе. Возможно, он был обижен тем, что интервью для словацкого женского журнала брали только у Беллы, а на него самого словацким женщинам было начхать. Может быть, опять ему вспомнились невзгоды с «Председателем». А может быть, в дурном настроении, нахлынувшем на него, проявилась та распря, которая уже давно поселилась под крышей этого дома и которая еще долго будет мучить эту божественную любовную пару, прежде чем наступит окончательный разрыв.