Казачий спас
Шрифт:
Порешили, что все знахари да травники будут народ лечить. Кто как сможет. А в итоге станица опустела. Схоронив сестер, слегла и мать. А следом за ней и сам Григорий. Только отец еще каким-то чудом держался, словно болезнь обходила его стороной, заставляя до дна испить чашу потерь. Что было с ним после начала болезни, Гриша не помнил. И вот теперь, кое-как усевшись на широкой лавке, служившей ему постелью, пытался понять, чем все закончилось и где родители.
Пить хотелось неимоверно. Поднявшись на дрожащие от слабости ноги, Гриша доковылял до дверей и, выбравшись на улицу, скривился от боли в заслезившихся глазах. С трудом проморгавшись, он сполз с крыльца и оглядел подворье. Ворота в хлев открыты. Осторожно заглянув вовнутрь, парень убедился в своих предположениях.
– Выходит, батя успел все продать, чтобы нас лечить, – прохрипел Гриша и, почесав в затылке, побрел к колодцу.
Пить с каждым шагом хотелось все сильнее. С грехом пополам достав из колодца треть ведра воды, парень напился и, ополоснув лицо, поплелся к крыльцу. Кряхтя, словно старый дед, он уселся на завалинку и, подставив физиономию солнечным лучам, принялся размышлять, что делать дальше. Оставаться в станице было нельзя. Хозяйство порушено, скотины нет, да и соседи, по всему видать, кто не на погосте, сбежал. Остается одно. Набраться сил, как следует осмотреть остатки хозяйства и уходить в город.
Там можно будет в услужение наняться. Хоть и соромно это. Казак и в лакеи, да делать нечего. Жить ведь как-то надо. Работы Гриша не боялся. Уж конюхом он всегда служить сможет. В лошадях парень разбирался, лечить тоже умел. Да и лошади всегда отвечали ему любовью и верной службой. Но сначала нужно до погоста добраться. Что стало с матерью, он так и не знал. Поднявшись с завалинки, Григорий проковылял в дом и, пошарив на полках, достал дедовы запасы.
Старый казак травы знал так, что к нему из города на лечение ездили. А уж станичники завсегда только к нему и шли. От многих болезней дед лечить умел. И кости правил, и простуду гнал, и даже роды принимал изредка. Звали его к роженице, если плод неправильно шел. А так и старая повитуха справлялась. Казачки бабы крепкие. Могли и в поле мужей заменить, и врага отбить, если казаки в походе, а горцы к станице подошли, и детей рожали легко, словно играючи.
Именно это больше всего удивляло Гришу. Однажды, не удержавшись, он спросил у деда, отчего так. Усмехнувшись, старый казак подкрутил седой ус и, вздохнув, ответил коротко. Мол, главное дело, господом женщине даденное, это род человечий продолжить. И если сподобил ее господь ребятенка зачать, то на свет его привести счастье есть большое. Оттого и радуются бабы, когда ребенок нормально рождается. А что до сложностей иной раз, так то грехи человечьи виной.
Тряхнув смоляным чубом, парень отогнал воспоминания и, развязав тряпицу, поднес травяной сбор к лицу. Вдохнув смесь запахов, он чуть улыбнулся и, положив узелок на лавку, снова поплелся во двор. Тело ломило, в глазах двоилось, а от слабости то и дело подташнивало, но он упрямо заставлял себя двигаться. Старая дедова присказка – пока шевелишься, живешь, заставляла его делать все необходимое на одной силе воли.
Что называется, на зубах вытащив из колодца ведро воды, он оттащил чугунок к летней кухне и, присев прямо на землю, принялся растапливать печь. Благо хоть дрова со двора никуда не делись. Заварив травяной сбор, он отставил его к стене, настаиваться, а сам вернулся на завалинку. Все увиденное вокруг наводило на грустные мысли, но еще больше возникало вопросов.
Если в станице все умерли, то почему окружавшие ее войска не сожгли дома, чтобы уничтожить заразу? А если войска знали, что в станице мор, то почему не обыскали дома, в поисках хоть кого-то выжившего? И как он сам умудрился выжить, если за ним некому было ухаживать? Гриша крутил эти и еще два десятка других вопросов в голове так и эдак, но ничего умного так и не придумал. В очередной раз вздохнув, он покосился на чугунок с отваром и, посмотрев на тень от колодезного журавля, со стоном поднялся.
Нужно было как можно быстрее привести тело в порядок. Мало просто выздороветь после смертельной болезни. Нужно еще и выжить. С этими мыслями парень аккуратно процедил отвар через чистую тряпицу и,
Не всему, конечно, дед его обучить успел. Оборвала жизнь старого казака разбойничья пуля, но многое Гриша успел узнать. Многое, кроме главного. Бывало иной раз, что накатывало что-то на юного казака, и начинал он такие вещи говорить, что находившиеся рядом только удивленно крякали и смущенно отступали в сторону. Сам Гриша не всегда понимал, что говорил, но дед только внимательно слушал и одобрительно хлопал по плечу. От такой ласки Гриша, бывало, приседал, но в душе плескалось ликование. Ему верили, а значит, такие наваждения можно перетерпеть.
Не спеша выпив отвар, парень прикрыл глаза и прислушался к собственному телу. Голова стала ясной, а в животе разливалось приятное тепло. И вместе с тем сильно захотелось есть. Усмехнувшись, Гриша открыл глаза и, осторожно потянувшись, проворчал:
– Раз есть хочется, значит, оживаю. Вот только чего жрать-то будем?
Вспомнив про увиденных курей, Гриша хлопнул себя ладонью по лбу и, развернувшись, отправился на задний двор. Поймать одну из двух случайно оставшихся кур удалось только благодаря упрямству и все усиливающемуся чувству голода. Привычно срубив пойманной пеструшке голову топором, Гриша дождался, когда стечет кровь и, вернувшись к печи, сунул тушку в горячую воду, оставшуюся от травяного отвара.
Ловко ощипав птицу и разрубив тушку, парень кинул все в чугунок и, залив водой, поставил на печь. Достав из ларя пару горстей муки и набрав в огороде овощей, он вернулся к печи и принялся осторожно снимать с закипевшего бульона пену. Потом, замесив немного теста, он испек пресные лепешки, а спустя два часа с удовольствием хлебал наваристую шурпу. Наевшись, Гриша едва успел добраться до своей лавки и уснул едва ли не раньше, чем голова коснулась подушки.
Проснулся он не от привычного петушиного ора, а от птичьего гомона под окном. Поднявшись, парень вышел на крыльцо и, осмотревшись, задумчиво хмыкнул. Болезнь болезнью, а проснулся он, как давно привык. С первыми петухами. Скинув рубаху, Гриша достал из колодца воду и, умывшись, с уханьем вылил остатки на себя. Тело, съежившееся от ледяной воды, разом проснулось и ожило. Только теперь Григорий понял, что действительно умудрился выжить.
Растеревшись расшитым матерью рушником, Гриша вернулся в дом. Достав из чугунка кусок вареной курицы и оставшийся с вечера кусок лепешки, он моментально проглотил скудный завтрак и, задумчиво оглядываясь вокруг, вздрогнул. На столе, прямо посредине, лежал отцовский кошель, а под ним четвертушка бумаги. Рядом отцова нагайка и дедов кинжал, работы кубачинских мастеров. В семье Серко грамоту всегда ценили, и потому все дети, независимо от пола, обязательно учились грамоте. Так повелось еще от прапрадеда. Так было и теперь.
Дрожащей рукой, вытянув из-под кошеля бумагу, Гриша развернул ее и, усевшись на лавку под окном, принялся читать.
Здравствуй, сынок мой Григорий. Если уж читаешь ты письмо сие, выходит, смилостивился над тобой Господь и род казачий не прервется. Сей день – последний для меня. Я это знаю. Как и ты ведаешь, что в роду нашем всегда знали, когда кончина придет. Оставляю тебе всю казну, что сумел собрать. Теперь это все твое. Думаю, ума тебе хватит не тратить все сразу, а жить так, чтобы денег хватило до того времени, когда найдешь, чем самому жить. Из станицы уходи. После мора место это для жизни негодно. Живи отныне своим умом, сын. Найди себе дело по душе и семью заведи. Помни, род казачий прерваться не должен. Похоронил я всех на погосте, где весь род наш лежит. Там и сам лягу. Прости, больше писать не могу. В глазах темнеет. Сил почти не осталось. Если сможешь, дойди до погоста и засыпь могилку мою. Храни тебя Христос, сынок. Твой отец.