Казак на чужбине
Шрифт:
– Нэт!
Расстроенный офицер толчется у борта и отчаянно машет своей семье. По пароходному семафору передали, что может быть и перевезут, но только завтра. Поручику сделалось совсем невмоготу и он обратился к корабельному матросу за помощью. Тот сразу отказался:
– Нет, я после вахты, господин поручик! На шлюпке плечи ломать неохота… Вы бы хоть что-то предложили, господин поручик!
– У меня сейчас ничего нет.
– А у жены?
– И у нее тоже нет. Беженцы они.
– Ну, вот и думайте, – сказал моряк уже без всякого сочувствия и отошел на корму.
–
На каждом корабле стихийно установилась своя меновая стоимость вещей при торговле с турками и греками. На стоявшем рядом с «Екатеринодаром» пароходе «Моряк» солдаты и офицеры Марковского полка, разобрав цейхгауз Алексеевского военного училища по-дешевке загоняли белье почуявшим добычу туркам, хищно окружившим корабль на своих лодках. За один хлеб весом в два с половиной фунта – пара белья, за сапоги русского образца – два хлеба. Французы, как могли, отгоняли фелюги торговцев. Но стоило отойти портовому катеру от парохода, как на него тут же со всех сторон снова налетали фелюги и лодчонки разных размеров. И снова отовсюду слышалось вездесущее:
– Аркадаш! Аркадаш!
9 ноября 1920 года французы стали разоружать находившихся на кораблях солдат и казаков. Офицерам оставили револьверы и шашки, казакам оставили только шашки. Кое-кто из казаков и солдат, припрятав заранее, умудрился оставить при себе на всякий случай штыки.
Пулеметы и винтовки укладывали на большой брезентовый полог, подводили под низ канаты и судовым краном перегружали на французские суда. Издалека, с других кораблей, это напоминало выгрузку дров.
– Где Россия? – горестно покачав головой, сказал офицер Марковского полка. Он с трудом сорвал со своих плеч погоны и со злостью зашвырнул их в море, приговаривая:
– Нет оружия, значит, нет солдата и офицера, а погоны без оружия нам не нужны. Остается одно: пулю в лоб, пока не всё ещё отобрали, – и он достал из кармана шинели револьвер. Повертел, повертел его в руках…
– Ладно, не буду ни вам, ни команде, беспокойства доставлять – сказал он оторопевшим товарищам и быстрыми шагами ушёл, почти убежал на нос корабля.
Все, кто были свидетелями этой сцены, насторожившись, стали прислушиваться, не раздастся ли выстрел. Нет, обошлось. Марковец забился за носовую лебедку и не выходил оттуда до следующего дня.
Глава 2
Корабельная жизнь на рейде Константинополя всех измучила своей неопределённостью. В отсутствии войсковых телеграмм, газет и сообщений вестовых любой вымысел превращался в слух. Слух – в информацию, а информация, переданная из уст в уста на десятках кораблей, в незыблемое утверждение.
На «Моряке» гадали: куда они должны попасть при эвакуации!? Во Францию, Сербию или же в Болгарию?
Чиновник военного времени Роман Григорьевич Вифлянцев в бесконечных разговорах на темы эвакуации всегда приободрялся и начинал мечтательно вспоминать как он ездил в Париж перед войной в начале 1914 года.
– Ох, господа, Франция! Восторги, восторги, восторги!
Рядом стоящий с ним войсковой старшина Анатолий Пшеничнов срого одернул его:
– Умерьте, сударь, свои восторги и необоснованные предположения. Сейчас получена депеша: пароход идет на остров Лемнос.
И все сразу прильнули к нескольким картам разного масштаба.
– Где же он, этот островок? Так это в Эгейском море! – оповестил всех один из офицеров.
– Да это же волчиный куток, только в море, – разочарованно протянул другой. И, найдя этот далекий и неизвестный Лемнос, все сразу огорчившись отпрянули от карты.
– А вы что хотели, господа? Чтобы французы повезли нас на лазурный берег в Ниццу и поселили в лучших отелях? Дали нам карманных денег для того, чтобы мы их в казино проигрывали?
– Да мне одинаково плохо за границей – хоть здесь, в Константинополе, хоть в Ницце, – с сарказмом бросил третий офицер, нервно, как от озноба, поводя плечами.
– Не скажите, батюшка, не скажите, – суетился в группе беседовавших Вифлянцев, – заграница загранице рознь.
– Вот мы на эту разницу и посмотрим…
– Было б на что смотреть, господа, – примирительно сказал чей-то голос.
Наконец на «Моряке» получена команда сначала идти на Галлипольский полуостров и выгрузить там марковцев и дроздовцев, а потом следовать к острову Лемнос.
Утром 10 ноября пароход отделился от общей группы судов и пошел к Мраморному морю, держа курс на Принцевы острова, торчащие на выходе из пролива Босфор каменными глыбами, как одиноко оставшиеся зубы в челюсти у древнего старика.
Наконец-то, немного отдохнувшие матросы из брандспойтов отмыли и отчистили от грязи и людских запахов палубу и, вместо смердящего духа, в трюм ворвался свежий морской воздух. Приходящим в себя пассажирам уже не так был страшен и небольшой дождь, и слегка раскачивающее «Моряк» волнение. Где-то совсем рядом, в туманной прозрачно-сероватой дымке мелькал надежно-утешающий берег. Поглядывающим на него людям казалось, что самое главное в плавании – от него далеко не отплывать, а то чем дальше от берега, тем больше мучений, с лихвой испытанных пассажирами во время черноморского перехода.
Вдруг пароход «Моряк» стал сильно крениться на правую, ближнюю к берегу сторону. По судну резво забегали матросы, по команде помощника капитана равномерно распределяя и перемещая по кораблю оставшихся людей.
Казаки с интересом наблюдали за марковцами и дроздовцами, которых офицеры снова стали сбивать в подразделения и готовить к выгрузке. Подошедший к отделившейся от общей массы солдатской стайке офицер-марковец, что-то коротко объявил, дал команды писарям и ушел, не вступая ни с кем в разговоры.
Казачьи офицеры вели себя здесь совсем по-другому. Они все время находились рядом с нижними чинами, по земляческому принципу разбились по станичным и хуторским группкам.
То взводный собрал вокруг себя своих подчиненных, то сотенный, не чураясь, с унтер-офицерами гужуется.
Еще молодой и любопытный ко всему казак Прохор Аникин за столько дней чисто выбритый, поглядывая на марковцев рассудительно замечает:
– Да, правильно на Дону порой говорят: землячество – превыше чина.