Казаки-разбойники
Шрифт:
Это были неприятные вести. Наши поселенцы принимали меры предосторожности, однако их было явно недостаточно. Слишком беззащитно они выглядели перед этими аборигенами.
Глава 12
Время бежало быстро, а дел не убавлялось.
Лука все беспокоился об индейцах. Пришло известие, что у перешейка они сожгли усадьбу и убили двух французов. Это уже было ой как серьезно. Наши поселенцы теперь не расставались с пистолетами и шпагами.
Лука смастерил несколько тугих луков, раздал их неграм, которые быстро и хорошо вспомнили старые навыки. Это отнимало некоторое время, но было необходимо.
Он часто отправлялся в лес на склонах холмов на поиски подходящих для судна деревьев. Лука их отмечал, потом негры пилили их, свозили к верфи на берегу, там сушили и обрабатывали.
Постройка корабля все же продвигалась, хоть Лука частенько переживал по поводу медленности работ.
Кузня не успевала выполнять все заказы, Лука нервничал, торопил, но дело двигалось слишком медленно.
И сейчас, пробираясь по склонам холмов, он успокаивал себя мыслью, что не так уж все и плохо.
Выйдя на небольшую полянку, Лука заметил на краю ее дерево, подходящее для суденышка. Он вытащил мачете и сделал затес на коре. Отдохнул и поднялся, собираясь идти назад. Четверо индейцев с раскрашенными лицами и с изготовленными для стрельбы луками стояли в десяти шагах, напряженно глядя на белого человека.
Рука метнулась к рукояти пистолета, но в то же мгновение ее пронзила боль. Стрела пронзила мякоть и вышла по другую сторону руки, оцарапав живот. Кровь закапала из-под стрелы.
Индейцы молча подошли, один из них, с размалеванным лицом и грудью, бесцеремонно отломал наконечник и рванул стрелу из раны. Лука непроизвольно вскрикнул, в голове помутилось, ноги подкосились, и он повалился на траву.
Очнулся он тут же, но не заметил, как его пистолет оказался в руках того же индейца. Тот усмехнулся, обернулся к воинам, что-то сказал, толкнул Луку ногой и показал, что надо подниматься.
Лука поднялся. Боль в руке жгла огнем. Кровь обильно капала на траву. Он стащил с шеи платок, перетянул, как мог, рану и повесил руку на платке, забросив его на шею.
Индейцы молча смотрели на него, ухмылялись и ждали.
Старший что-то заговорил, жестами показал, что надо двигаться, и все они углубились в лес, где вскоре вышли на малозаметную тропу, исчезающую в зарослях подлеска.
Его не связали, полагая, что с раной убежать он не сможет. Лука и в самом деле еще не помышлял о побеге. Его больше беспокоили боль в руке и собственная судьба.
Лука быстро устал, еле передвигал ноги. Индейцы подталкивали его в спину и негромко переговаривались.
Хотелось пить, но воды у него не было, а туземцы не предлагали. Приходилось терпеть и ждать. Только чего? Он этого не знал.
Сколько прошло времени, Лука не знал. Слишком плохо он себя чувствовал, чтобы следить и за тропой, и за временем.
Но вот тропа расширилась. Идти стало легче. Послышались голоса, лай собак и смех женщин. Лука встрепенулся, поднял голову. И удивился, заметив, что солнце сильно склонилось к земле – значит, шли они довольно долго. Усталость камнем давила на плечи, в глазах ходили цветные круги.
Наконец группа вышла к деревне. Толпа ребятишек и прочих любопытных с криками окружила Луку. Ему уже все было безразлично, кроме боли и жажды, томившей его все это время.
Он мутными глазами обвел площадь, заполненную людьми и собаками. Здесь же прыгали обезьянки, верещали, скалили желтые зубки.
Его отвели в хижину, стоявшую тут же на площади, и он с наслаждением лег на подстилку из кукурузных листьев. Огляделся по сторонам и в полумраке заметил глиняный сосуд приземистой формы. Потянул его. Там плескалась вода. Он с жадностью припал к краю горшка, расплескивая драгоценную влагу. Стало легче.
Лука пытался было задуматься, прикинуть свое положение. Не получалось. Он ощущал лишь слабость, усталость и наступавшую лихорадку. Его неудержимо клонило на пол, и он повалился, придерживая раненую руку. Глаза сами закрылись. Он заснул.
Проснулся он в темноте. Было немного душно. Его бил озноб. Рука горела. Лука пошарил свободной рукой по полу, нащупал горшок и с трудом поднес к губам, боясь уронить. Слабость давила, а тут еще и озноб.
Боль не давала заснуть. Он не знал, сколько времени оставалось до рассвета. Было почти тихо, и лишь лай собак или шорох мелких животных в ближних кустах доносился до слуха Луки. В голове было пусто. Думалось плохо и отрывисто.
Утро наступило неожиданно и быстро. В щели его хижины просочились солнечные лучи, и стало посветлее.
Вошли двое молодых индейцев в набедренных передниках с чистыми лицами. С напускным спокойствием и бесстрастностью они вытащили Луку на свет. Бросили на вытоптанную площадку. Он оглянулся по сторонам.
Большой дом, крытый листьями, стоял рядом, и на его пороге сидели какие-то мужчины почтенного возраста, наверное, старейшины деревни. Вокруг теснились хижины.
Ни женщин, ни детей поблизости не было. Они мелькали в отдалении, занимаясь повседневными делами.
– Белый человек боль? – услышал он исковерканный французский. Говорил довольно молодой воин с бусами из раковин на груди. Лука согласно закивал.
– Старики дать ты шаман. Шаман делать боль вон.
Лука с трудом соображал, о чем говорит индеец. В голове было муторно, хотелось пить. Он заметил, что старики разговаривают и поглядывают на него.
Вдруг кто-то тронул Луку за плечо. Он обернулся. Перед ним сгорбился седой хилого сложения старик и поманил за собой.
Лука с трудом встал, прошел в дальнюю хижину. Это оказалось жилище колдуна и знахаря. Это было понятно по пучкам трав, подвешенным к жердям у потолка, и по рядам горшков, стоящих на полках. Они были испещрены затейливой резьбой и выглядели достаточно таинственно.
Знахарь осторожно размотал платок и осмотрел руку. Она опухла, покраснела. Он достал горшок, подлил в него горячей воды из стоящего у огня горшочка. Смочил в отваре хлопковую вату и приложил к ране.
Сильная боль обожгла руку. Лука заскрипел зубами, обильный пот оросил тело. А шаман продолжал прикладывать к ране вату, и с каждым разом больного пронзала жгучая боль. Но потом Лука ощутил, что она утихает.
Шаман смазал рану вонючей мазью, приложил еще какой-то лист и довольно туго перевязал белой хлопчатой тканью. Он что-то бормотал, махал руками, гремел погремушкой из маленькой тыковки, вскрикивал и пританцовывал на месте.