Казаки в Абиссинии
Шрифт:
Вся кампания итальянцев велась в оборонительной, так сказать, системе. Идут вперед пока нет сражения, чуть сражение — оборона, нерешимость и следствие — поражение. А между тем абиссинцы не так уж страшны… Их нужно давить волей и духом, они бегут целями, их надо атаковать сомкнутыми ротами, эскадронами, рвать эти цепи, хватать резервы, идти туда, где отчаянно визжат солдатские жены… Они идут 70–80 верст в день, идите 100, 120 и они удивятся и сдадут.
Кого уважают они теперь из европейцев. Одних русских, потому что одни русские оказались сильнее их волей и духом. Русские врачи ковыряли своими белыми руками в вонючих гнойных ранах абиссинских солдат, до которых абиссинец, считая это «кефу» (скверным), не прикоснулся бы ни за что. Гнойные раны заживали и солдат возвращался в строй. Русский кавалерист поручик Б-ч метался по Абиссинии, производя разведки с быстротой
«Уважать белого воина» — это очень, очень много для абиссинца.
Заставь итальянцы себя так уважать, как это заставили «московы», может быть и война сложилась бы иначе и кличка «али» была бы менее позорна.
Сильно интересует Европу еще вопрос об итальянских военнопленных. Их нет более в Абиссинии.
Три, четыре остались в Хараре по доброй воле — пекут булки, торгуют коньяком и материями; все остальные в прошлом году вернулись домой. Конечно, их положение было очень тяжело. Но надо отдать справедливость Менелику — он все сделал, чтобы смягчить их участь.
He его вина, что бедная его родина не обладает достаточным числом домов для размещения европейцев, что не мог он их снабжать обувью и одеждой. Да, эти солдаты своей прекрасной родины много перенесли в плену. Они ходили босиком, ели одну инжриру, покрывались лохмотьями, заедались насекомыми, но они вернулись все-таки такими же мужчинами, как и пошли, никаких гнусных операций с ними не делали и все, о чем так много говорилось — неправда…
Это было раньше, в первые экспедиции белых, когда пленных задерживали навсегда, когда было фактическое рабство…
Абиссинская армия могла бы и должна бы была теперь быстро прогрессировать. Но победа над Италией вскружила ей голову и как не хочет абиссинская артиллерия учиться стрелять из пушек, так и сами абиссинцы ничему не желают учиться у презренных «али» — европейцев…
Пройдут года — может быть, новое столкновение с европейцами окажется менее удачным для Абиссинии и тогда народ познает то, что заботит теперь абиссинских передовых людей, что как ни хороша самобытная, вековая культура, но далеко ей до европейской, и тогда начнется серьезный перелом в жизни Абиссинии
А может быть Абиссиния дождется своего Петра Великого…
XXV
Аддис-Абеба
Положение Аддис-Абебы, — Базар, — Лавки европейцев. — Жизнь в Аддис-Абебе — Богослужение — День абиссинца. — Течение абиссинской жизни. — Рабы. — Зачатки цивилизации.
Аддис-Абеба расположена по течению извилистого, обильного притоками горного ручья Хабана, на высоте 8,300 футов, и окружена со всех сторон крутыми и отвесными горами. Это всхолмленное плато, покрытое красным глинистым черноземом, поросшим жидкой желтой травой. По окраинам гор кое-где высятся кипарисы и смоковницы — остатки давнишних лесов, да мелкие кусты дикого кофея, олеандра, лавра и лимона, густой порослью покрыли склоны. Мутная и бурливая в дождливое время, тихая и прозрачная в засуху, Хабана течет с северо-запада на восток, дает бездну изгибов, принимает в себя тысячу мелких речек и болотистых ручьев и, не став от этого полноводнее, уходит в горы. Дно ее покрыто камнями, неглубокое, колеблется от 1-го до 5-ти футов, берега крутые, отвесные, то образованы каменными скалами, то полукруглым наплывом чернозема. Здесь и там крутая лестница- тропинка сбегает к броду, покрытому большими и малыми камнями — это дорога, или, если хотите, улица.
В центре, на самом высоком холме, окруженное круглой белой стеной, лежит Гэби, на север от него, через речку, на соседнем холме виден темный забор и дерев я императорской кладовой, а вокруг по склонам покатого холма располагается ежедневный базар, или «габайя». Здесь на четырех столбах стоит соломенная вышка для начальника базара, или шума, а кругом этой вышки с утра и до вечера кишит толпа черного народа. И кого-кого вы не встретите тут! Вон солидный кеньазмач, с черной бородкой клином, закутавшись с подбородком в снежно белую шаму, медленно выступает, сопровождаемый толпой ашкеров, вот красавица жена Афанегуса на пышном муле, с двумя конными ашкерами позади, пробирается в толпу, она приехала купить чеснок и перец для хозяйства, но ручаюсь, что ее не так привлекают эти покупки, да и для хозяйства они не нужны, как хочется поболтать вволю с продавщицами, что собрались со всех деревень. Новостей и не перечтешь, не запомнишь, столько расскажут Мариам и Фатьма. Там кража случнлась —
Ручаюсь, если вы попали на базар, она и вас не пропустит, чтобы не окинуть темным взглядом миндалевидных своих глаз и не подарить многообещающей улыбкой.
А вот закованный преступник вместе со своим поручителем тянет жалобную песню, вымаливая амулье на выкуп. Маленькая девочка с платком вокруг бедер вместо платья и братишка ее без всяких признаков одежды бредут, неся на плечах по две соли — размен на целый талер, видно мать их послала, чтобы делать мелкие закупки, вот и ашкеры в чистых рубахах — это ашкеры негуса, а там дальше, более грязные, то будут ашкеры абун, или кого-нибудь из расов. А. сколько женщин! Тут и черные галласки из деревень, с пышными обнаженными бюстами, тут и худые, коричневые, полуголые данакильки с браслетами у плеча и на ногах, с длинными волосами и диким взором и абиссинки в. серых рубахах, совершенно скрывающих их смуглое — тело, с волосами, то в мелких кудрях, то выстриженных под гребенку, тут и священники, и купцы, и наш русский капельмейстер верхом на рыжей кляче и итальянский ашкер в ярко-зеленой чалме и синей суконной накидке… и все говорит, кричит, бранится на всех языках Африки, под безоблачным голубым небом…
У самой дороги расположились краснорядцы. Прямо на земле постланы циновки и на циновках лежат штуки белой материи — местного производства, на рубахи, шамы и панталоны, и английская ткань на палатки, и готовые шамы с зеленым, красным и синим кантами, и бурочный черный войлок, и сшитые из него бурнусы, конусы с. отверстием для головы, обшитым кожею, и патронташи из сафьяна, и патроны Гра, и циновки из соломы, и целые громадные кожи быка и шкуры барана, а рядом торгуют мелочью — тут и шведские спички — тринадцать коробок на соль, и чеснок, наложенный в изящные круглые корзинки из тонкой соломы, и эти корзины, целые столы из соломы, и перец, и темные гомбы тэча, или тэллы, веники гэша, мешки ячменя, дурры, муки пшеничной и муки дурры, даже готовые блины инжиры, А дальше седла, уздечки, вьючные седла, ленчики, стремена, мундштуки. Тут же бродит монах, предлагая купить переплетенные в кожаный переплет, в шелковом мешке, рукописные песни Давида с картинками, раскрашенными красной, зеленой, желтой и синей красками, он же продает и медный ажурный крест, и церковные бряцала… За узкой тропинкой, пересекающей габайю, идет оживленный торг сеном, шестами для построек, хворостом, дровами — тонкими сучками, долинными палками бамбука и даже верблюжьим и конским навозом. Тут же меняют талеры на грязные серые бруски соли или на талеры и полуталеры Менелика. А дальше, под горкой, пригнано штук триста ослов для продажи. Тут и старые ослы, и совсем молодые, мохнатые, пузатые ослики, дальше мулы ждут своих покупателей, а внизу, под горой, у ветвистого и раскидистого дерева, целая шеренга кавалеристов торгуют худых и заморенных коней… Совершенная ярмарка, где-либо на юге России! Такой базар бывает по субботам, но и в прочие дни он немногим меньше. Постоянно толпится здесь две, три тысячи народа, стоит крик, шум и разговоры. Это место заменяет собою и клуб, и газету, и место отдохновения. Отсюда исходят все сплетни, сюда же приходят известия из таинственного Гэби.
Внизу под горой, на западной ее стороне приютились за высокой хворостяной оградой уютные домики французских колонистов Савуре и Трулье. У них вы найдете все, что вам нужно — и ружья Гра, для вооружения ваших слуг, и патроны, и машинное масло по 1 рублю за флакон, и варенье 1 рубль 25 копеек фунт, и печенье Феликса Потена в Париже, и коньяк, и ром, и вино, и табак, и гвозди, и сапоги, словом весь, мелкий обиход европейца; всего понемногу. Но Трулье и Савуре жалуются на застой торговли, только и живут наезжими европейцами; абиссинцы же ничего не покупают. За их домами несколько хижин, дальше широкая пыльная дорога между полей желтой травы, дорога к таинственному Нилу.
Торговля Аддис-Абебы, однако, не заканчивается габайей, да двумя французскими магазинами. Подле дома абуны Матеоса, за мостиком, перекинутым через искусственный ручей, находится лавка армянина. Здесь торгуют сукном, цветными шелками, шарфами, кумачом, ситцем и всякой мелочью. Торговля идет тоже не Бог весть, как блестяще, лавка стоит под замком и хозяин жирный, толстый и седой, в грязном халате, появляется лишь при виде покупателя и, кряхтя и охая, идет отворять свой магазин. По дороге к Гэби живет булочник, что печет вкусное фурно — вот и все торговые заведения столицы эфиопской империи…