Чтение онлайн

на главную

Жанры

Шрифт:

Но отчего же вспыхнула страшная колиивщина, возму'" тившая благосостояние такого элизиума? Г. Кулиш приписывает всю беду козакам-запорожцам: они-то, воротившись из Татарщины, куда загнал их Петр Великий, «различными путями привели этот вновь расцветший- край к новой катастрофе». К ним, козакам-запорожцам, явившимся в западной Украине; однако, как всем известно, пристала масса народная. Г. Кулиш объясняет это так: пристала тогда к козакам-возмутителям собственно не вся народная масса, а вся пьяная голь, все глупое, ленивое и безнравственное в западной Украине было поднято на ноги, во имя веры и свободы против колонизаторов опустошенной их предками страны» (ibid.).

Можно подумать, что такой способ воззрения заимствовал Пантелеймон Александрович Кулиш у какого-нибудь поляка-рабовладельца, а взгляды этих господ совершенно совпадают со взглядами наших русских бар-крепостников, когда вопрос касается восстания крестьян против владельцев. Виноваты у них одни мужики: пьяницы, лентяи, работать не хотят, а господа их чересчур мягки, милостивы: вот мужики зазнаются и своевольствуют! Такой односторонний взгляд вполне свойствен господам-крепостникам, но едва ли уместен для историка, который должен взвешивать бес-прщтрастно все, что можно сказать в ту или другую сторону. Притом г. Кулиш сообщает нам положительную неверность, будто показания, слышанные им о благополучном состоянии' крестьян под польским владычеством, совпадают с польскими известиями времени Екатерины 11.

Пусть развернет г. Кулиш книгу г. Сташица <<Przestrogi dla Polski>>, изданную в 1790 году; там найдет он совсем не такое описание польских крестьян того времени, а между тем Сташиц был человек вполне уважаемый своими соотечественниками. Да и кроме того можно найти немало в современных свидетельствах таких черт, которые никак не соответствуют тому блаженному состоянию рабов, какое нам рисует г. Кулиш. Также мало подтверждает взгляд г. Кулиша на благотворное для южнорусского народа roc-подство панов приведеиная им пословица (№. 3, стр. 364), «регулирующая», по словам автора, <<нашу историографию»: «пока шлялись по Украине козаки с пораховыми рогами — лежали широкие поля невспаханными, а когда явились на Украине паны с лядунками, — у мужиков на полках явились пироги». В противовес такой благоприятной панству пословице (быть может, в панских дворах и сложенной) , укажем на народную песню, которая была уже приведена в нашем сочинении: «Последние годы Речи Посполитой», на стр. 868-й. Г. Кулиш не станет оспаривать подлинности этой песни, так как кроме варианта, нами записанного на Волыни, другой видели мы в рукописном сборнике песен П.А. Кулиша. Такими же глазами смотрит автор и на эпоху Хмельницкого. «Простонародье украинское,' говорит он, вошло в свои естественные берега, понятые казацким разливом при Хмельницком, к ужасу и ко вреду всех порядочных людей» (ibid., стр. 367). Так смотрели на эпоху Хмельницкого поляки, и г. Кулиш последует им в своих суждениях, хотя ссылается на свидетельство не поляков, а на летопись Самовидца, писанную малороссом и притом казаком. Действительно, в летописи Самовидца встречается изображение подробностей восстания, представляющее непривлекательные черты; но это — неизбежные черты, какими всегда сопровождаются всякие народные восстания, и такие черты неизбежно явятся в описании, если станут изображать ход восстаний в подробностях. Эти черты, сообщаемые Самовидцем, драгоценны для узнания быта и приемов жизни в То время, которое передается им, но может ли историк, руководствуясь только такими единичными явлениями, изрекать приговор над всей эпохой и ее историческим значением? Это было бы чересчур ненаучно. Выходки г. Кулиша против эпохи Хмельницкого подтверждаются у него чертами народного восстания, найденными им в летописи Самовидца; это невольно напомнило нам мысль г. Микешина изобразить на памятнике Хмельницкому горельефы убитых поляков и жидов; художник не принял во внимание, что памятник, воздвигаемый великому человеку, должен сразу указывать на его всемирно-историческое значение, а не на частные события, сопровождавшие дело, им совершенное. Точно так же и ученый историк должен произносить приговор над известною эпохою по ее общеисторическому значению, а не по мелким подробностям, которые могут одним нравиться, другим возбуждать отвращение.

Г. Кулиш говорит (стр. 366, ibid.):

<<Ни хмельнищина, ни колиивщина не оставили по себе никаких общественных учреждений, ни даже попыток устроить что-нибудь ко благу общества в религиозном, просветительном и экономическом отношении. Кроме дикого отрицания того, что делали люди более порядочны^, ничего не проявило своими деяниями на родной почве козачество>>.

Будто так? Спросим г. Кулиша: как хмельнищина не оставила по себе никакого общественного учреждения? А гетманщина, существовавшая после Хмельницкого слишком двести лет, разве это не общественное учреждение? Может быть, оно не нравится г. Кулищу, но оно иравилось очень многим в свое время и многие думали устроить его ко благу общества по своим воззрениям. Можно отыскать много темных сторон в этих учреждениях, но многое очевидно теперь для нас, а незаметно было для прошлых поколений. Надобно помнить, что совершенства на земле нет: мы находим дурным то, что предки наши считали хорошим; ведь и многим из того, что мы теперь признаем хорошим, другие после нас будут недовольны. Нельзя же всех, не только живущих теперь, но и прежде отживших, заставить глядеть глазами г. Кулиша! И в самом ли деле эта гетманщина ничего не сделала даже в религиозном отношении? А разве это малая ее заслуга, что там, где была власть гетманов, утвердилось православие, тогда как в крае, оставшемся за Польшею и вне гетманской власти, народ южнорусский, лишенный удобства исповедовать веру отцов своих, принимал унию и даже католичество? Казалось бы, точно, в экономическом отношении эпоха Хмельницкого, вся протекшая в разорительных войнах, не могла ничего сделать хорошего; но сопровождавший патриарха Макария арабский монах Павел, оставивший потомству свое дорогое сочинение, изображает виденную им Украину страною благоустроенною в хозяйственном отношении, и сам Богдан является хорошим хозяином, попечительным и заботливым, а не забулдыжным пьяницею, каким рисуют его поляки. Вполне ли верны изображения араба — это еще вопрос, но во всяком случае нельзя презирать его и оставить без критического внимания.

Защищая с любовью ополяченных южнорусских панов от тех обвинений, какие делались против них по поводу утеснений народа, вызывавших последний к восстанию, г. Кулиш берет их под свое покровительство и за принятие католичества, вместе с архиереями, принявшими унию в конце XVI-го века. «Они, — говорит нам автор, — имели право избирать то, что для общества было полезнее», и

замечает, что вообще господствовавшая в Польше католическая религия боролась гораздо энергичнее с уклонившимися в реформацию католиками, нежели с чуждавшимися латинства и унии православными. В подтверждение этой мысли г. Кулиш приводит много примеров гуманных отношений панов католической веры к православным. (№ 3, стр.. 362). Против этого спорить не станем и охотно признаем, что панов, отступивших от православия в католичество, можно извинить духом, понятиями и предрассудками века, как равно и собственною пошлостью многих таких господ, свойством, с которым большинство всегда, более по чужому примеру, чем по собственному убеждению, пристает к тому, что в данное время считается «лучшим или полезнейшим для общества», как выражается г. Кулиш. Но нам показалось дико и необычно услышать от г. Кулиша такое убеждение: .

«Всякое государство должно было покровительствовать известное вероисповедание не настолько, сколько оно истинно, а настолько, насколько оно полезно. Для сохранения целости польское государство не должно было потворствовать водворению в нем лютеранства, кальвинства, арианства и других сект, на которые раскололась лукаво построенная римская церковь. Для сохранения достоинства религии вообще оно было обязано поощрять готовность служить его целям таких образованных архиереев, как Тер-лецкий, Поцей, Смотрицкий, Рутский, вместо того, чтоб сообразоваться с неизвестными ему ревностными, но вообще невежественными иноками» (стр. 359, ibid.).

Здесь автор раскрывает перед нами свое внутреннее убеждение по отношению к вопросу о вере. Что же выходит? Вера, по взгляду автора, не имеет священного достоинства внутреннего сокровища души человеческой, неприкосновенного для других и, по справедливости, требующего к себе от других уважения: это одна из полицейских ’ форм общественного порядка, которую можно всем навязывать сообразно посторонним, видоизменяющимся целям. К сожалению, на свете часто и во многих краях так бывало и теперь еще бывает, но люди истинно развитые и истинно честные не могут сочувствовать такому взгляду: можно оказывать к нему только терпимость, во-первых, по снисходительности к порокам и недостаткам людским, во-вторых, потому, что такой взгляд имеет за собою материальную силу большинства толпы; но вместе с тем люди развитые и честные считают своим нравственным долгом, сколько их сил и возможности станет, распространять — в таких общественных органах, как печать — более здравые идеи, более способствующие дальнейшему движению вперед человеческой мысли.

Г. Кулиш во всем ходе статьи силится уверить своих читателей, что козаки были не более как разбойники, ставившие только благовидным предлогом своих действий веру, а на самом деле руководившиеся только страстью к наживе через отнятие чужого достояния. Для подтверждения такой мысли г. Кулишу кажется достаточным привести такие черты из казацкой истории, которые схожи с чертами разбойнических скопищ. Но г. Куниш должен был бы сообразить, что всякое гражданское общество, прежде чем образовалось в стройное государственное тело, носит на себе то более, то менее отпечаток хаоса, в котором разыскать легко черты, свойственные, по нашим наблюдениям, разбойникам, то .есть людям, ищущим возможности водворить в обществе хаос. Такие черты найдутся в первый период нашей истории, в эпоху язычников Олега, Игоря, Святослава, и более позднюю эпоху уделов. Коза-чество было новым фазисом исторической жизни, и оно, по неизменному закону возникновения, расцвета и упадка человеческих обществ, должно было иметь и свой период варварства, период хаоса и период установки. Все творится на свете постепенно; ни одно историческое общество не выходило готовым, как Афина из головы Зевса, а должно было слагаться, развиваться, укрепляться более или менее продолжительное время. Иные общества достигали полного расцвета, другие, недоразвившись, рановременно ломались. Но все одинаково подчинялись общему закону и в истории всякого политического общества непременно можно отыскать период варварства, хаоса, и тут-то многие жизненные приемы покажутся подобными разбойничеству. Естественно и в истории козачества то же. Но не видеть в козаках ровно ничего, кроме разбойнического скопища, можно только или чересчур умственно-близорукому, или ослепленному страстью. Как это г. Кулиш, которому нельзя отказать в основательных сведениях в истории козачества, решился произнести, будто «козачество на народной почве не проявило ничего, кроме дикого отрицания того, что делали люди порядочные», и будто хмельнищина не оставила по себе никаких общественных учреждений, ни даже попыток устроить что-либо ко благу общества! Разве гетманщина с гетманом во главе, с генеральной старшиною, составлявшею около него совет, с генеральным судом, генеральною канцеляриею, с разделением страны на полки, а полкрв на сотни, с выборными местными властями, с законодательством, основанным на принятом литовском статуте с добавлением гетманских универсалов и приговоров рад, часто собираемых по важным делам, с поземельными вопросами, разрешаемыми судам, наконец, с мещанством:., с его цехами разнообразных мастеров и торговцев, — все это разве не произведение хмельнищины, и если многое существовало еще прежде, то все-таки возымело свое право на существование именно потому, что эпоха Хмельницкого его оставща. Если г. Кулишу , не угодно . теперь признавать всего этого за общественное учреждение, то и русское правительство, и Россия, и весь мир, знавший что-нибудь об Украине, нимало не сомневались в течение двухсот лет в том, что все это — общественное учреждение. Не нравится это г. Кулишу, находит он в нем темные стороны; в существовании таких темных сторон и нельзя было никогда сомневаться, сознавая, что все человеческое — с недостатками; но окончательно лишать права общественного учреждения строй, признававшийся таким целых два века — это хуже, чем научная ршнбка! Козаки, говорит г. Кулиш, были разбойники, не более. Итак, выходит, что когда писались царские грамоты, посылались к гетману и старшине и казакам дары, присылались бояре для собрания рад, по случаю избрания нового гетмана, — все это делалось для разбойников! И малороссийский приказ, бывший в Москве, устроен был для заведования разбойниками! И цари, утверждая избранного гетмана, утверждали разбойничьего атамана! Так выходит по решению г. Кулиша.

В этом сравнении казачества с разбойниками г. Кулиш взял себе в помощь смешение казачества городового с запорожцами; у последних, действительно, случались события, не только похожие' на разбои, но и признаваемые такими в свое время; однако при этом не цадобно упускать из вида, во-первых, того, что такие события были единичными и обыкновенно преследовались самим же запорожским кошевым начальством; во-вторых, что Запорожье хотя состояло под властью гетмана, но постоянно между запорожцами существовала партия, стремившаяся к неповиновению и как бы к обособлению Запорожской Сечи от гетманщины. Да ив нравах и обычаях у запорожцев обра-завались различия от гетманщины, до того заметные, что, говоря о казаках, смешивать гетманских казаков с запорожцами не всегда уместно в видах историческа-научной истины.

Г. Кулиш до таких парадоксов доходит, что песни исто.., рическо-козацкие называет разбойничьими. Это, впрочем, дело его вкуса. Это значит только, что эти песни, которыми он восхищался прежде, потеряли для него свою цену и поэтическое достоинство. По нашему мнению, в песенности малорусской чрезвычайно мало собственно разбойничьих песен в сравнении с великорусскою. Г. Кулиш недоволен мнением тех, которые заявляют, что «русский народ в песнях поминает разбойников не с отвращением, а с сочувствием» (N!! б, стр. 124). Что же делать, когда именно так и есть? Отчего это так — об этом могли бы мы наговорить много, но думаем, что этот вопрос сюда не идет, так как мы толкуем с г. Кулишом о козаках, а не о разбойниках; мы же ни в каком случае разбойников и козаков, как сословие, не смешиваем.

Как на верх несообразностей у г. Кулиша, мы укажем на такие отзывы: «Козаки были самые вредные для общества социалисты, коммунисты и нигилисты — и та же мысль повторяется в иных выражениях в разных местах, например: «Они (польские баниты) дали козачеству его коммунистический и нигилистический закал (N!! 3, стр. 357). Усиливалась козацко-нигилистическая пропаганда отрицания всего того, чем государство держится (ibid., стр. 358). Днепровцы начали свои бунты с того, чтобы на место королевского присуда поставить свой собственный коммунистический, нигилистический присуд» (№ 6, стр. 118). Но выражения «коммунисты и нигилисты»' относятся к явлениям нашего времени, совершенно чуждым тому периоду истории, когда действовали козаки: это продукт общества, имеющего литературу, движимого разными учениями и теориями об общественном строе, распространяющимися в публике и опровергаемыми путем печати, чего вовсе не было во времена козачества. Смешивать названия двух различных обществ — значит путать понятия и искушать читателей к составлению неправильных взглядов и на то и на другое общество разом. Г. Кулиш, как видно, невзлюбил равно и козаков XVII и XVIII веков и нашего века мечтателей, обзываемых коммунистами, социалистами, нигилистами, радикалами; он волен громить и тех и других, только не должен смешивать одних с другими. Есть охота г. Кулишу явиться в виде обличителя наших составителей теорий, признаваемых вредными, — тогда пусть не трогает козаков; а если желает исследовать исторически судьбу и быт козаков, то пусть на ту пору оставит в покое коммунистов, социали-

Поделиться:
Популярные книги

Неудержимый. Книга XIV

Боярский Андрей
14. Неудержимый
Фантастика:
фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Неудержимый. Книга XIV

Штуцер и тесак

Дроздов Анатолий Федорович
1. Штуцер и тесак
Фантастика:
боевая фантастика
альтернативная история
8.78
рейтинг книги
Штуцер и тесак

Его маленькая большая женщина

Резник Юлия
Любовные романы:
современные любовные романы
эро литература
8.78
рейтинг книги
Его маленькая большая женщина

Измена. Возвращение любви!

Леманн Анастасия
3. Измены
Любовные романы:
современные любовные романы
5.00
рейтинг книги
Измена. Возвращение любви!

На границе империй. Том 7. Часть 4

INDIGO
Вселенная EVE Online
Фантастика:
боевая фантастика
космическая фантастика
5.00
рейтинг книги
На границе империй. Том 7. Часть 4

Убивать чтобы жить 6

Бор Жорж
6. УЧЖ
Фантастика:
боевая фантастика
космическая фантастика
рпг
5.00
рейтинг книги
Убивать чтобы жить 6

Совок-8

Агарев Вадим
8. Совок
Фантастика:
попаданцы
альтернативная история
5.00
рейтинг книги
Совок-8

Убивать чтобы жить 2

Бор Жорж
2. УЧЖ
Фантастика:
героическая фантастика
боевая фантастика
рпг
5.00
рейтинг книги
Убивать чтобы жить 2

Я все еще не князь. Книга XV

Дрейк Сириус
15. Дорогой барон!
Фантастика:
юмористическое фэнтези
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Я все еще не князь. Книга XV

Возвышение Меркурия. Книга 12

Кронос Александр
12. Меркурий
Фантастика:
героическая фантастика
попаданцы
аниме
5.00
рейтинг книги
Возвышение Меркурия. Книга 12

Последняя Арена 7

Греков Сергей
7. Последняя Арена
Фантастика:
рпг
постапокалипсис
5.00
рейтинг книги
Последняя Арена 7

Не возвращайся

Гауф Юлия
4. Изменщики
Любовные романы:
5.75
рейтинг книги
Не возвращайся

Идеальный мир для Лекаря 12

Сапфир Олег
12. Лекарь
Фантастика:
боевая фантастика
юмористическая фантастика
аниме
5.00
рейтинг книги
Идеальный мир для Лекаря 12

Бальмануг. Студентка

Лашина Полина
2. Мир Десяти
Любовные романы:
любовно-фантастические романы
5.00
рейтинг книги
Бальмануг. Студентка