Казанова в Петербурге

Грушина Галина

Его француз как-то раз докладывал, что встретил на улице иуду Ганса, долго совестил его, но раскаяния не дождался. Сбежавший лакей служил подавальщиком в таверне. Перед Рождеством Риго сказал, что Ганса прогнали, он впал в нищету, просит милостыню на рижском рынке, говорит, что шкатулку хозяина у него украли, потому-де он сбежал и хочет вернуться. Ганс Ламберт был представительный малый, в отличие от щуплого француза, и кавалер снисходительно кивнул: украденное могло быть зачтено в счет невыплаченного жалования.

– Мерзавец! – с чувством обратился он к вернувшемуся лакею.– Не стыдно тебе воровать?

– Каков хозяин, таков и слуга,– хмуро буркнул наглец

и, взвалив на плечи сундук, понес его к карете.

Кавалер схватил трость, чтобы проучить негодяя, но задумался.

– А ведь наглец прав,– наконец заметил он, вспомнив кое-какие свои грешки и посмеиваясь.

Кавалер де Сенгальт покидал Ригу в хорошем настроении. Утонув в мехах, прикрыв ноги периной – рождественские морозы стояли нешуточные,– он бросил прощальный взгляд на рижские колокольни, вздохнул: «Ванитас ванитатис! (Суета сует!)» – и потянулся за томиком с золотым обрезом, на этот раз не за Гельвецием и даже не за Вольтером, возлюбленным врагом своим, но за божественным Горацием.

ПЕТЕРБУРГ

Окрестности Петербурга представляли собой унылые белые равнины.

– Однако! – удивился кавалер, высовывая из кареты на крепкий морозец свой большой римский нос.– Ни одного пригорка. Плоско, как блюдо.

Болото,– подал голос с запяток Ганс.– Ихний царь Петр построился на болоте. Верно, лягушек тьма. Слышишь, Риго? – ухмыльнулся он.

Они подъезжали к новопостроенной столице России в сочельник. Давно стемнело, если, впрочем, можно было назвать днем краткие сумерки, мглистый воздух, дрожавший ледяными искрами. Они ехали то вдоль каких-то хибарок, заваленных снегом, то снова по чистому полю. Тьма становилась все гуще, мороз крепче, а города было не видать. Начав беспокоиться, возница хлестнул притомленных лошадей. Откуда-то издалека донесся вой – собака, волк? Лошади рванули, понеслись. На всякий случай кавалер приготовил пистолеты. Завидев одинокую фигуру, бредущую по обочине, возница придержал лошадей и отчаянно замахал рукой:

– В какую сторону Петербург?

– Эва! – откликнулся сиплый голос.– Ты по Невской першпективе едешь. Вон мост через Фонтанку.

Прохожий не солгал: сразу за мостом начался город. Они пронеслись мимо темной громады какого-то особняка и по накатанной колее помчались вдоль выстроившихся в линию небольших одноэтажных домиков, в окнах которых кое-где мерцал слабый свет.

«Гм! – подумал кавалер.– Ничего похожего на Европу».

– Пусть везет в лучшую гостиницу,– распорядился он. Ганс передал приказ вознице, действуя с помощью гримас и маловразумительных слов «отель карашо».

– Сейчас на Луговую свернем и к Неве, а там есть и постоялые дворы,– пообещал возница, обрадованный окончанием дороги не меньше путешественников.

«ЗОЛОТОЙ ЯКОРЬ»

Кавалер полагал, что в Петербурге все давно спали, однако было не более восьми вечера. Ярко освещенная гостиница «Золотой якорь» была изрядно натоплена, а воздух ее напоен ароматом тушеной капусты и свежей хвои: тут готовились к Рождеству. Сбрасывая заиндевевшую одежду, путешественник воспрянул духом. Хозяин приятно удивил их, поприветствовав гостей по-немецки. Это был толстый, круглолицый человечек с лукавым взглядом, вмиг оценивший достоинство новоприбывшего постояльца.

– Анхен,– велел он толстухе-жене,– лучший номер для его светлости с окнами на Неву.

Пока готовили номер, а голодные лакеи перетаскивали наверх чемоданы, кавалер присел к общему столу и, не особенно разбирая,

проглотил гору еды, кажется, и подгоревшую капусту, чего никогда бы не стал делать в нормальной обстановке: он был привередлив и знал толк в хорошей кухне. Впрочем, одно блюдо вызвало его недоумение: нечто жидкое, жирное, горячее, с плавающими вареными овощами.

– Это шти, национальное русское кушанье,– пояснили ему.– Первое и второе вместе.

– Унести,– распорядился гость.– Я не эскимос. В дальнейшем, любезный, прошу кормить меня по-европейски.

Осведомившись, который час, и услыхав, что до ночи еще далеко, он недоуменно уставился на мрак за окнами.

– Позвольте, а сейчас что?

– День,– скромно пояснили ему.– Если вы изволите думать, что ночь, это заблуждение. У нас зимой не всегда рассветает.

– Однако! – хмыкнул гость.

Поднявшись в свой номер, он придирчиво огляделся. Это были две большие комнаты, обитые пыльной тканью мутно-зеленого цвета, обставленные тяжеловесной мебелью. На окнах не было штор; из них сильно дуло. Кавалеру хотелось спать; он не стал придираться, тем более что широкая кровать под зеленым пологом показалась ему весьма заманчивой. Пока толстая служанка взбивала перины и совала под одеяло бутылки с горячей водой, он подошел к окну. Сладко улыбавшийся хозяин, герр Бауэр, следовал за ним по пятам.

– Где Нева? Я заказал номер с окнами на Неву,– сурово осведомился постоялец.

Встревоженно глянув в окно и тут же успокоившись, герр Бауэр заверил, что Нева перед ними.

Кавалер недоуменно вгляделся: за окном простиралась обширная белая равнина, над нею клубилась ночь. Наверно, у Невы очень широкая пойма; летом, когда снег растает, можно будет прогуляться до воды, если, конечно, берега не слишком вязки. Придется сидеть здесь до лета, ибо в мороз он больше не ездок. Вот где доводится ему встречать Рождество. Философ, он не верит ни в Бога, ни в черта, но завтра, пожалуй, надо сходить к воскресной мессе. Кавалер без церемоний зевнул. Огромная пещера его рта с устрашающе острыми клыками поразила хозяина; лукавая улыбка сошла с толстого лица, уступив место явному подобострастию.

– Ты видела, Анхен, как он уписывал ужин? – шепнул добрый немец ночью жене.– И ведь не поставишь в счет тройную порцию.

– Зато я сэкономила на лакеях…– утешила его Анхен. Вдруг со второго этажа гостиницы понеслись громкие вопли.

– Сюда, на помощь! – призывал голос, мощный, как орган.– Скорее, помогите! Все сюда!

Хозяйка от испуга уронила фаянсовое блюдо с синей голландской мельницей. Хозяин, побледнев, схватил от плиты ухват и, кликнув работников, бросился наверх. Вооруженные кто ломом, кто топором, они взбежали по скрипучей лестнице на второй этаж. Толстая служанка, выскочив из чулана и велев Гансу, который случайно там оказался, затаиться, прихватила скалку. Ворвавшись в номер, откуда неслись вопли, они увидели иностранца в одной рубахе, метавшегося по комнате. Испуганно оглядев помещение и не увидев ничего тревожного, хозяин осведомился у постояльца, в чем дело.

– И ты еще спрашиваешь, в чем дело, немецкая колбаса? – загремел гость.– Разве можно спать на муравейнике? Гляди! – И он потащил хозяина к постели.

По кровати бегали клопы. Хозяин перевел дух.

– Ой, клопики,– весьма натурально удивился он, склонившись над подушкой.

Кто-то из слуг хихикнул.

– Клопики? – возмущенно загремел гость.– Здесь сотни клопиков! И это лучшая в Петербурге гостиница?

Герр Бауэр проявил завидную рассудительность:

– Так ведь клопы не разбирают, где лучшая, а где похуже.