Казанский альманах. Гранат
Шрифт:
Говорил с зятем ногайский правитель и о крымцах, а ещё о свободолюбивых казанцах, не терпящих узды на своей шее. В чём-то Сафа-Гирей с ним соглашался, а где-то молчал, сдвигал недовольно брови. Одному Аллаху известно, последует ли казанский хан советам умудрённого долгой жизнью ногайца.
Конное войско двинулось из Сарайчика по караванному пути, испокон веков проложенному до Казани. Под стены столицы оно прибыло, когда Шах-Али уже провозгласили повелителем. Вставшие под стенами ногайцы взбудоражили город. За полгода казанцы подзабыли о вине Сафа-Гирея, а воцарение на троне ставленника урусов вновь воспринимали как личное оскорбление. В
Москва узнала о перевороте и разгневалась, но её границам грозил крымский хан Сагиб, и юный князь Иван махнул рукой на Казань. Власть московитов над ханством была утеряна надолго.
Душным летним вечером Сафа-Гирей читал письмо от ханум. Сююмбика писала из Сарайчика, и речи, излитые на бумаге, разжигали огонь в душе: «Я умираю от тоски. Омут разлуки тянет меня на дно. Как хочу увидеть тебя, любовь моя! Пишу тебе днями и ночами, чернила кончаются быстрей, чем слова, которые хочу сказать тебе. О, если бы реки превратились в чернила, а прибрежный тростник в калям, смогла бы я тогда описать свою тоску и любовь?»
Гирей прижал к губам лист, хранивший аромат любимой. Он скучал по ней, по её глазам, улыбке, речам и даже их ссорам, вспыхивавшим как проблеск молнии и тонувшим в необузданной страсти. Ни одна женщина не дарила ему такой остроты ощущений. Ей он был обязан самой большой любовью и самой сильной ревностью. Она была не такая, как все, она была равна ему.
Нарушив одиночество господина, вошёл Кучук. Оглан поклонился и промолвил:
– Повелитель, диван ожидает решения судьбы заговорщиков.
Гирей обернулся, суровое лицо уже не хранило отголосков любовных мечтаний.
– Чего же они ждут от меня? – с насмешкой спросил он у крымца.
– Они хотят просить о помиловании.
– О помиловании? – Хан рассмеялся. Не смеялись только глаза – стальные, полные ярости. – Узнаю казанцев. Сначала они устраивают свару, а когда дело доходит до расплаты… – Гирей не договорил, выхватил саблю: – Видишь, Кучук, этот клинок? Я обещал, что он испробует крови предателей. Они будут казнены твоим подарком, оглан! Так велю я, тот, кто стоит в этом ханстве превыше всех!
Видные сторонники Москвы – эмиры Кадыш, Чура-Нарык и Баубек испили чашу смерти на исходе лета. В те дни гарем хана Сафы пересёк границу казанских земель. К прибытию жён повелителя столица вновь блистала многолюдным оживлением, позабыв о коротком правлении Шах-Али и недавних ужасах, которые поглотили предводителей знатных родов.
Караван из кибиток ехал неспешно, со всеми предосторожностями и долгими остановками: берегли ханум, которой должен был прийти срок рожать. По приказу беклярибека Юсуфа, для дочери подобрали особую кибитку с мягким ходом. И в один из последних дней лета хан Сафа смог, наконец, обнять любимую жену и с торжеством в голосе объявить, что часть своей клятвы он выполнил:
– Теперь, Сююмбика, – добавил он, – дело за тобой. Будем ждать появления наследника.
– А если родится дочь? – с сомнением в голосе спросила ханум.
– Значит, следующим будет сын! – с уверенностью отвечал Гирей.
А Сююмбика испытывала большую тревогу. Она стала неповоротливой, непривычно медлительной, постоянно чувствовала недомогание и необоснованные страхи. Всё чаще она говорила:
– Я не переживу этот тягостный день, Джабраиль настигнет меня!
Напрасно её успокаивали все – лекари, служанки, повитухи и даже сам повелитель. Страхи не рассеивались. В эти дни спокойней всего ханум чувствовала себя с Фирузой. Златовласая красавица подолгу засиживалась в комнатах Сююмбики, ласково удерживала её за руки и в самых комичных словах и выражениях передавала, как она боялась рожать. Иногда свой весёлый рассказ младшая ханша прерывала затяжным кашлем. Этот кашель у Фирузы-бики появился после их зимнего бегства и со временем не прошёл, а только усиливался. Табибы и бабки-травницы перепробовали все способы, описанные в книгах целителей. Бику поили фасолевым маслом и чесноком, прокипячённым с топлёным маслом и мёдом, применяли согревающие растирания, особые настойки. Иногда наступало облегчение, но по прошествии короткого времени болезнь обрушивалась с новой силой.
– А ещё, ханум, – с улыбкой говорила Фируза, – я видела вас во сне. Вы держали в руке топор, а это верная примета, что родится сын.
Озабоченного лица Сююмбики, наконец-то, коснулся робкий луч улыбки:
– Ты правда в это веришь, Фируза?
– О, ханум, этот сонник – моя настольная книга! Я знаю наизусть половину толкований из него. И не было ничего, чтобы не сошлось, верьте мне.
В один из осенних дней ханум пожелала прогуляться по саду. Стояли прекрасные золотые дни, самые последние, какие бывают перед сезоном холодных дождей. Служанки внесли тёплые одежды, помогая госпоже облачиться. Разглядывая себя в большом венецианском зеркале, Сююмбика со вздохом вдела руки в отороченный мехом камзол, как вдруг охнула и присела на месте.
– Госпожа, что с вами? – Хабира, помогавшая ей, заволновалась.
Сююмбика вскинула на старшую служанку полные слёз глаза:
– Что-то кольнуло здесь, а теперь тянет в пояснице! – И тут же закричала, перепугав всех вокруг.
В покоях ханум начался переполох. Прислужницы заметались взад-вперёд, мешая друг другу, пока оторопевшая было любимая нянька госпожи Оянэ не шлёпнула первую попавшуюся под руку невольницу:
– Быстро за кендек-эби, и передай Джафар-аге, пусть сообщит весть хану!
Сама нянька бросилась помогать Хабире. Они подняли стонавшую ханум с пола.
– Помоги нам, Аллах, – шепнула Оянэ. – Кажется, началось.
И добавила успокаивающе лишь для ушей роженицы:
– Всё идёт как надо, госпожа, не бойтесь. Скоро придут повитухи и сам повелитель.
– И Фируза, – плачущим голосом добавила Сююмбика. – Я хочу, чтоб здесь была бика Фируза!
– Мы позовём всех, кого вы пожелаете, ханум! А сейчас мы с Хабирой переоденем вас и уложим в постель.
Хан бросил государственные дела и ворвался в покои старшей жены сразу вслед за повитухами. Сююмбика тут же вцепилась в руку мужа:
– О! Сафа, мне так больно! Наш ребёнок, он словно режет меня изнутри!
Сафа-Гирей, бледный от волнения, тем не менее, пытался пошутить:
– Должно быть, он будет выдающимся воином, моя дорогая, если ещё до своего рождения обзавёлся мечом!
Повелитель пытался успокоить жену, но глаза его с тревогой наблюдали за суетливыми приготовлениями повитух. Старшая из кендек-эби, тщательно осмотрев госпожу, склонилась перед ханом:
– Повелитель, всё идёт своим чередом, и серьёзного повода для беспокойства нет.