Каждая минута жизни

Бедзик Юрий Дмитриевич

Ну что ж, сам виноват. А может, время виновато. Впрочем, возможно, сегодня по-другому и жить нельзя. Убежали от самих себя, убежали от природы, от земли. Бетон, железо, конструкции, абстрактные формулы… Кто же это ему говорил? А, вспомнил: знакомый писатель, с которым однажды удили рыбу на Днепре. Он даже специально приобрел моторную лодку, чтобы уплывать подальше от людей. «Не людей боюсь, — говорил он Богушу, — творенья рук их остерегаюсь. Представляете, чего мы только ни настроили, каких только сооружений ни возвели! Некоторые договорились уже до того, что, вроде бы, и села скоро отомрут, превратятся в агрогорода, где все будет оцениваться и вымеряться тоннажем мяса, фуража, силоса,

километрами асфальтированных трасс. Исчезнет и само слово «хата», наша украинская хата, слово, которое так полюбилось людям по всей стране, а будет только жилплощадь под железом, под шифером, под железобетоном. Пусть меня считают лириком, хуторянином, кем угодно, однако с этим я никак не могу примириться. Рвется контакт с живой природой, с цветком, с лугом. Отмирание села — это что-то очень опасное для человека». Говорил так, словно читал в душе у Богуша. Горькая правда была в его словах, думал Антон Иванович, и тем обиднее, что человек сам свою душу обкрадывает. Не замечает, как капля по капле что-то в нем тает, отвердевает, словно выветривается.

Вспомнилась еще одна история. На Полесье это было. По широкому, красивому, словно в венке из ромашек, лугу полз трактор. Огромная железная махина двигалась прямо по мягкому травянистому ковру, калечила его гусеницами, выворачивала жирные куски торфяного грунта. Антон Иванович, который в это время ехал на газике с одним ответственным товарищем из района, попросил остановить машину. Дождались, пока трактор выползет на шоссе. Спросили у тракториста: «Зачем ты, железная твоя душа, калечишь нетронутый луг? Разве не жаль тебе этой изуродованной земли?» А тракторист, эдакий детина — косая сажень в плечах — в кожаной кепочке, только плечами пожимает: времени, говорит, мало, тороплюсь на ферму копать траншею. Сел опять в трактор и двинулся вдоль шоссе, даже не оглянулся, не поинтересовался, откуда, мол, такие чудаки взялись? Повсюду ездят, копают, никого это не тревожит, никто на это не обращает внимания. А тут прицепились!.. Ответственный районный товарищ критику понял, извинился потом перед Богушем, ссылаясь на низкий уровень работы местного общества по охране природы. Сказал, что и речушку в районе перекапывают, и источники засоряются, и колодезей поубавилось. «На ближайшей сессии обязательно поднимем этот вопрос, — пообещал он Богушу. — Я за это дело персонально возьмусь…»

Мысли, мысли… Антон Иванович их перебирал, пересеивал, словно до чего-то докапывался. Из кухни слышался звон посуды, тянуло вкусным. Видно, Мария Борисовна уже доваривала свой фантастический борщ. Сейчас пообедают вместе, поговорят. Наверняка, сияя от нежности глазами, расскажет о Саше. Отношения между Богушем и Крыловой стали в последнее время особенно деликатными и тонкими. Как ни удивительно, Саша их теперь больше всего объединял. Раньше был строптив, восставал против их дружбы, а теперь всякий раз посылает приветы Антону Ивановичу. Вот и разгадай юношеское сердце…

Антон Иванович задремал. Что-то далеко-далеко позвякивало, мирно так, успокаивающе. Позже в эти звуки стали вклиниваться посторонние, напоминающие человеческую речь. Сон сразу ушел.

Антон Иванович прислушался: откуда бы здесь оказаться постороннему. По голосу с удивлением узнал Рубанчука. Пришел, видно, навестить его, а Мария Борисовна завела на кухню, не стала будить Богуша. О чем же это они?.. Мария Борисовна рассказывала о вчерашнем происшествии в профилактории, о том, как фрау Валькирия ему угрожала, шантажировала его.

— Кто бы мог подумать! — удивлялся Рубанчук. — Такая интеллигентная на вид дама, а сколько в ней скрытого зла…

Крылова помолчала и негромко продолжила:

— Вот послушайте, я в свое время привезла любопытный справочник по странам Западной Европы… Есть тут и о семействе фон Либов… Вот, капитал — 95 миллионов марок. Заграничные инвестиции — 22 миллиона марок…

— Что за Либ? Впервые слышу, — сказал Рубанчук.

— Либ — очень крупный финансист. А Рейч, как я понимаю, взял у него большой заем.

— Выходит, засунул голову в петлю?

— Конечно, — убежденно подтвердила Крылова. — Теперь петля затягивается, денег, видимо, уже нет. И банкир Либ предлагает ему новый контракт. Вернее, хочет купить у него «альфу». Так я поняла из беседы с Рейчем. Для выгодного практического применения.

— Что-то я не совсем улавливаю, — загудел бас Рубанчука. — Ему-то зачем «альфа»?

— Вероятно, ею заинтересовались военные. Это же новый хирургический метод.

— Какое безумие! — шумно вздохнул Рубанчук. — Лазеры, нейтроны, черт-те что!.. Теперь и до медицины добрались. — На минуту стало тихо. — Я очень боюсь за Антона Ивановича, за его здоровье. Эта Валькирия может учинить любые провокации. Как вам кажется, Мария Борисовна, не лучше ли нам его поберечь?

— Что вы предлагаете? — как бы с вызовом спросила Крылова.

— Единственное решение, по-моему, — голос Рубанчука стал тише, — провести операцию без него.

— Без Антона Ивановича? — возмутилась Крылова.

— Пошлем его в командировку… На днях в Ленинграде открывается совещание хирургов Российской Федерации, и я подумал, что Богуш мог бы представить там наш институт.

— Андрей Павлович, да что вы говорите! — уже по-настоящему рассердилась Крылова. — Его отстранить от операции? Да ради него самого, ради его души и сердца я никогда не соглашусь! Без Антона Ивановича операции не будет!

Слушал Богуш эти слова и упивался ими. Он снова почувствовал себя бодрым, здоровым, словно ничего и не было. Молодец, Мария Борисовна, сердечная подруга, верный товарищ. Без него, без Антона Ивановича Богуша, никакой операции не будет. Слышите вы, молодые и проворные? Вы, которые бога за бороду поймали, все знаете, все умеете. Не будет без него операции — и все…

Те, в кухне, спорили, упрямо доказывая друг другу что-то, решая наперед судьбу операции, и невдомек им было, что никто ее, эту судьбу, не мог решить так справедливо и точно, как он сам, Антон Иванович Богуш. Отбросив плед, которым был укрыт, и отложив в сторону книжку, он встал с дивана, поправил на себе халат и решительно направился в кухню.

19

Дом сиял огнями. Заремба сразу догадался, что у Валентины гости. Частенько вот так, раньше, у них собирались шумные компании, пели, дурачились, играли в шахматы. Люди, как правило, интересные, и Заремба любил коротать с ними время. Однако сейчас ему было не до гостей.

Через палисадник он прошел на веранду. Двое молодых людей курили на ступеньках. Узнав хозяина, приветливо протянули руки.

— Извините, что без вас сабантуй устроили, — сказал один из них, круглолицый, с тонкими усиками. — А вы, наверное, со второй смены? Устали?

Заремба молча пожал им руки и прошел в свою комнату, включил свет. В гостиной гремел магнитофон, и голос Джо Дасэна разносился по всему дому. Максим постоял, подумал немного и решительно вышел к гостям.

Но Вали среди них не было. В креслах и на диване сидело несколько молодых женщин и мужчин — Валины приятели, люди артистического мира, как она их называла. Сама она, как выяснилось, задержалась на каком-то приеме и поэтому отдала друзьям ключ. Вот они и ждут ее.

— И вас, конечно, — извиняясь за вторжение, добавил круглолицый с усиками; кажется, его звали Феликсом.