Шрифт:
Каждому аз воздам.
От автора. Я ни в коем случае не смею утверждать, что описанные в этом романе события имеют документальную достоверность, но могу с уверенностью сказать, что в романе присутствуют некоторые реальные исторические персонажи. Почти все имена главных героев этого романа изменены, но все, что в нем описано, подано максимально правдиво. Также изменено название города, где происходили эти драматические события. Некоторые факты, касающиеся работы Смерш засекречены до сих пор и скорее всего, будут находиться в этом состоянии вечно. Об этом, чтобы не шокировать историков и общественность позаботились люди, которые видели эти события своими глазами и участвовали в них. Какой ценой им далась эта победа, достоверно знают только они, преданные патриоты своего государства. Сейчас на фоне вражеской оголтелой русофобии, которая ежедневно звучит из-за рубежа эти слова выглядят несколько странновато, но это было так! А вот второстепенные герои и проходные действующие лица в романе мною вымышлены и биографии списаны с моих многочисленных знакомых и родственников. Конечно, этот роман не лишен художественного вымысла, иначе это будет не роман, а сухая сводка фронтовых новостей. Мне пришлось вынужденно смягчить большинство жутких фактов, которые мне посчастливилось услышать из первых рук. Иначе я прослыл бы убежденным мазохистом и гомофобом. Я предал роману некую развлекательную составляющую и перевел его в беллетристику. А этот жанр, как известно, пища для ленивых мозгов, это увлекательный приключенческий боевик времен Великой Отечественной войны. Роман рассказывает, не просто о военной прифронтовой контрразведке Смерш, а о малоизвестном сверхсекретном отделе Смерш – 4, где главной целью была работа по заброске советских контрразведчиков диверсантов в тыл противника. Если большинство военных диверсантов во время Великой
Это невероятные события времен Великой Отечественной войны, рассказывают о противостоянии двух серьезных разведок, советского Смерш и гитлеровского Абвера, где жизнь человека, порой имела второстепенное значение и не стоила и ломаного гроша. Главное цель, а люди это сопутствующие детали. Так же я не придумал главную героиню и соответственно всю любовную линию, я лишь украсил реальную жизнь главной героини, некоторыми характерными для художественного произведения живописными подробностями. Судьба главной героини трагична, но я должен описать все, хотя мой дед был категорически против разглашения. Надеюсь, на вечных небесах, он меня простит. Я лишь исполнил главное непререкаемое условие деда, предать огласке действия группы во время войны только после смерти всех главных героев. В 2011 году, в возрасте 91 года, ушел из жизни последний участник этой группы. К сожалению, мы – потомки людей, совершивших этот подвиг, очень мало знаем подробностей о них, отдавших свои жизни ради грядущей победы над фашизмом, который сегодня опять поднимает голову на Западе и даже на некоторых постсоветских территориях. Доказательством этому служит увлеченность некоторых ультраправыми идеями. История во многом превратилась в орудие пропаганды, которое сильные мира сего используют так, как им выгодно. Непростительно забывать истинную цену той Победы. Этому не бывать!
Предисловие
Стояли последние теплые деньки бабьего лета. Середина осени 1996 года. Тихий провинциальный городок Ряжск, что на Рязанщине. На площади Советской, бывшей Базарной, на которой когда то, до 1924 года, стояла церковь Святой Троицы, в уютном уголке возле магазина «Золотой», сидел крепкий седой старик. На его груди блестела эмалью и позолотой довольно внушительная куча орденов. Почему-то каждую осень, когда природа начинает готовиться к зимней спячке, на него накатывала грусть. Со времен прошедшей войны он не любил осень. Слякоть, ветер, перемена погоды, утренние заморозки, на него действовали удручающе, вызывали депрессию и какую-то непонятную тоску. Она словно напоминала о бренности бытия, в такие минуты почему-то ему всегда вспоминались детские годы и близкие люди, многих из которых уже нет рядом. Он никогда не рассказывал про свою непростую жизнь. Старик просто, не любил, когда лезли в шкаф и начинали пересчитывать его, выстроенные в рядок, скелеты. А там их было предостаточно и он с успехом, мог сказать, что список его смертных грехов, как-то подозрительно смахивает на список его жизненных планов. Растревожил себе память, разворошил, как потухший костер, и понесло его по воспоминаниям, сначала детских, безоблачных, потом тревожных, отроческих и не совсем радостных в зрелые годы. Прошло очень много лет, но память – коварная штука, ничего не хочет забывать, выдает и выдает все новые и новые эпизоды его шальной жизни. Его личный опыт подсказывал, что подарки делает судьба, а в дерьмо влезаешь, как правило, сам, по собственному желанию. Когда-то, в пятидесятые годы, он по настоянию своего друга и фронтового товарища Сергея Глебова, переехал в этот уютный старинный город. Он ему нравился своей провинциальностью, жизнь здесь, как будто застопорилась в прошедшем времени, когда он молодой и сильный считал, что может перевернуть весь мир. На новом месте он прижился и никогда об этом не жалел. Друга своего, с которым они прошли сквозь огонь и медные трубы в ужасное военное лихолетье, он похоронил два года назад. И каждый год, осенью не спеша, в день смерти Глебова, он приезжал в сопровождении внука Дмитрия, на Братское кладбище, где на военном мемориальном некрополе города Ряжска, нашел своё последнее пристанище его военный друг и соратник, который несколько раз спасал ему жизнь во время войны. Он присел на ступеньки часовни у входа в мемориал и, пока Димка шел по широкой аллее в глубину мемориала, чтобы возложить цветы под центральный обелиск, незаметно достал плоскую карманную фляжку и торопливо отпил несколько глотков. Сыновья и дочь, а также трое уже взрослых внуков категорически, до жуткого скандала, запрещали ему пить спиртное, но в этот день он решил отступить от этого правила. Неожиданно подъехал шикарный джип, из него вышла высокая, красивая в своем возрасте, старушка в сопровождении двух молодых людей и направилась к обелиску. Молодые люди несли огромную корзину гвоздик.
– Степанида? – окликнул её дед! Она подслеповато вгляделась в лицо и всплеснула руками, – Господи, Саша, родной ты мой! Как я рада тебя видеть! И мелкими шажками заспешила к деду. Молодые люди остановились и с интересом разглядывали деда. Они трепетно обнялись и застыли. Старушка не выдержала и расплакалась, дед, вынув платок, стал нежно вытирать слезы с её, все еще красивых щек. Наконец она отстранилась от деда, перехватила у него носовой платок и начала вытирать запотевшие очки. Дед украдкой сунул ей фляжку с коньяком, она, посмотрела на него с удивлением, но взяла и сделала большой глоток и, крякнув, как мужчина, отдала фляжку деду.
– А ты со времен войны так и не научилась пить коньяк!
– Спасибо мой дорогой, это было как нельзя, кстати, вот приехала к Сереже, так как еще не была после похорон на месте его погребения, то болела, то внуки затеяли мой переезд в Рязань, поближе к себе.
– Ну, как ты, Саша? Болеешь, наверно? Я тоже, после смерти Сережи стала хандрить.
– Стеша, как говорил твой муж, царствия ему небесного, Сережка Глебов, если тебе уже полтинник, а ты поутру бодро встаешь, и ничего у тебя не болит, значит – ты в морге! По аллее возвращался внук Димка, Степанида внимательно стала разглядывать юношу.
–Так-так! Вижу в лице этого молодого человека знакомые черты и характерное телосложение, для сына он слишком молод, значит это внук твой?
– Да Стеша это старший внук Дмитрий, курсант Академии МЧС, приехал на побывку. Через три дня уезжает.
– Как же он вырос, я его видела еще, когда он под стол пешком ходил. Как твоя жена? Привет ей передай! Будет время, я заеду поболтать с моей закадычной подругой. Ну, я пошла, надо цветы возложить и убрать вокруг. Будь здоров, дорогой ты мой человек! Димка поздоровался, почтительно остановился в сторонке и во все глаза разглядывал Степаниду.
– Какая статная и колоритная женщина! Ох, и была она наверно красавица в молодые годы? – Да Димка, это лучший образец женщины, которых мне приходилось встречать на своем долгом веку, это лучший эталон красоты и порядочности русских женщин. Подобных женщин в наше время уже не встретишь!
– Дед, а кто такой этот Сергей Глебов, ты никогда о нем не рассказывал? Бравый такой, умный пронзительный взгляд и такое живое и одухотворенное лицо.
– Дмитрий, если бы этого человека не было в моей жизни, то возможно и вы, никогда не появились на этом свете!
– Вот как! – И чем же знаменит этот человек, я смотрю он заслуженный, генерал-майор, вон, сколько орденов у него на фото, больше чем у тебя! – Да Дима, он начал свою работу в разведке задолго до того, как встретил меня в далеком 1933 году. Когда я познакомился с ним в 1933 году, он уже тогда был капитаном, я, как раз, провалил экзамен в военное училище в Киеве и был на перепутье. Ему дважды писали представление на присвоение звания Героя Советского Союза, но его ершистый характер и сумасшедшие выходки в тылу врага во время войны, не позволили присвоить это высшее звание воинской доблести. Но он никогда об этом не жалел. Четыре ордена "Красной Звезды", три ордена "Отечественной войны" двух степеней, орден Ленина и Орден Богдана Хмельницкого II степени, а медалей без счета, они говорят сами за себя.
– Я, как-то раз, видел одну фотографию, где ты, будучи еще совсем молодым, стоишь с каким-то суровым капитаном, это он? – Да Дмитрий, это Сергей Глебов бандит и налетчик, гроза Ряжского уезда во времена далекого Нэпа в Советском Союзе
– Не может быть, как он умудрился из бандита стать генералом?
– Неисповедимы пути Господни, по его героической жизни можно писать романы. Тут к внуку подошли две симпатичные девушки, одна из них игриво обратилась к нему, – Димка… Шульга, – ты придешь сегодня на дискотеку в Дом Культуры? – Да, Марина я буду с братом Сашкой! Дед подмигнул, – Что
Глава первая.
Александр Шульга с наслаждением растянулся на деревянных нарах, день прошел, туда ему и дорога. Впереди еще более пяти лет этого ада, этих нечеловеческих условий. Думать ни о чем не хотелось, хотелось мучительно спать, только сон мог выключить этот кошмар, который уже два с лишним года, длился не по его воле. Шульга по этапу, добрался до Колымы к концу 1938 года. К тому времени, либеральное правление в лагерях закончилось, а рассказы о новом распорядке содержания радости не прибавляли. Этот лагерный пункт, был одним из 58 лагерей Дальстроя, раскинулся у подножия сопки сплошь покрытой вековыми деревьями. Бараки довольно старые, но ближе к подножию сопки, белеют срубы и новых строений. Строится новая санчасть, за санчастью, несколько зеков в черных спецовках и с большими цифрами на груди, копают огромные ямы под фундамент барака усиленного режима (Бур). Столовая тоже новая, её отстроили всего два месяца назад. Шульгу поселили во втором бараке, расположенном несколько выше, совсем рядом находился КПП лагеря. Он устроился на верхних нарах, где нет вертикальных стоек, подальше от окна, это суровый Север и холодного пронизывающего ветра здесь хватает. А банальная простуда, в течение недели может с легкостью осложниться и оправить тебя в мир иной. Вообще летом здесь очень красиво из окна открывается изумительный местный ландшафт. Сопки со скалистыми вершинами, изумрудное плато, речка с бурлящим потоком переходящая в перекат и гомон северных птиц. Но всю эту райскую красоту, этот альпийский пейзаж, угрюмо венчали неказистые черные вышки с угрюмыми автоматчиками. Те, кто уже давно здесь, прекрасно знают, что в этих лагерных пунктах, закон имеет второстепенное значение и все, что ты можешь тут получить, за свой нечеловеческий труд, будет пустая баланда, да маленький островок каши. Формально, его судили по 197 статье, за превышение служебных полномочий, а потом вдруг, собрали все в одну кучу, так как существующая судебная практика изменников родины и бабников при случае смешивала в одну кучу и их действия квалифицировались одинаково – статья 58. ч.1 УК РСФСР (контрреволюционные преступления). То есть, как говорил Шульга, Володе Назарову – соседу по нарам, – Я получил свой срок за то, что залез не на ту революционерку, на что, засмеявшись, Назаров заметил, – Выходит дорог нынче лохматый сейф, раз за пользование женским телом, судят, как за контрреволюционную деятельность! У Шульги не было претензий к судебной тройке, срок он свой получил за дело, как говорится, вначале надо было со своими бабами разобраться, но он одного не мог понять, почему их политзаключенных держали заодно с ворами и грабителями? Ведь это не люди – это людоеды! Мало того, что они уничтожали себе подобных, можно сказать, собратьев по несчастью, так они еще умудрялись прицепом третировать нас политических. Не проходило и дня, чтобы кого-то не выносили по утрам, ногами вперед! Резали и убивали за неосторожно оброненное слово, за мизерную краюху хлеба, за отстаивание своих взглядов, которые могли отличаться от их пещерных правил. Причем в большинстве там не на, что было смотреть, маленькие, плюгавенькие, щербатые, там греху то зацепиться не за что, но гонору и косноязычия хоть отбавляй. А эта, так называемая воровская феня, порой доводила его до белого каления. Эти воры говорили как будто бы по-русски, но Шульга с удивлением ловил себя на том, что не понимает и доброй трети произносимых этими странными людьми слов. И порой он испытывал непреодолимое желание, набить всем этим невеждам морду орфографическим словарём русского языка. У этих недочеловеков, поголовно, со временем вырабатывается менталитет волка – уступил? Значит слабый! Раз слабый – надо дожимать и топтать дальше! И тут же, если получил достойный отпор, начинают попутно подшучивать над неугодным, чаще, иронично унижать его своим довольно таки, злобным и воинственным сарказмом и пренебрежением. То есть напрямую они доставать уже опасались и ждали, когда он сам нарушит свод воровских понятий, дальше сходняк воров, вызов его на правило и, как закономерность, ставят на ножи. Не идти нельзя, убьют сразу на месте! Особенно бесновались так называемые воры и их прислужники из шестерок. Их известный девиз: "Ты умри сегодня, а я завтра", как никогда подходил именно для этой среды! Работать они не любили, да и делать ничего не умели. Помимо воров, политических очень третировала администрация лагеря, а военный конвой из солдат и офицеров, вообще зверел от малейшего неповиновения, стреляли в любого, кто посмотрит криво или не туда шагнет в колонне по пути на работу. Майор Старцев, садист и сумасброд, начальник лагерного пункта, очень любил водочку с селедочкой и порой, изрядно поддав горячительного, размахивая пистолетом, издевательски орал с крыльца администрации: – Запомните, паскуды, сталинская конституция для вас – это я! Вы никто, вы – пыль лагерная! Что хочу, то и сделаю с любым из вас! Я для вас закон и я для вас мама и папа! Прибегал, матерясь, зам. начальника лагеря по режиму, отбирал пистолет и уводил его спать. А люди и так умирали ежедневно по несколько человек. Равнодушный вахтер сверял номер личного дела с номером уже готовой таблички, прокалывал покойнику грудь специальным стальным штырем и выпускал умершего, как говориться, на вольные хлеба! Больше всего людей, помимо холода и изнурительной работы на Колыме губит образованная система пайков – сколько наработал, столько и получишь. Иногда приходили очень большие этапы с большой земли и, так как в лагерь никогда не присылали газет и другой периодики, то новости передавались от человека к человеку, а если вдруг находился клочок газеты, то мигом разрывалась на «тарочки», узкие полоски, для самокруток. Бумага здесь ценилась очень высоко, а радио и кино отсутствовали в принципе. Все ждали новостей, выискивали земляков с вновь прибывшего этапа и слушали новости с Большой земли, а в основном успевали перекинуться парой фраз, как там, на воле и есть ли курево, прибывших сразу загоняли в карантинный барак. Месяц полтора доходяги, прибывавшие с этапа, помещались в карантин и не работали, кормить старались приемлемо. Это делалось для сохранения, точнее, для временного сохранения, рабочей силы. Любой лагерный пункт был рассчитан, в конце концов, на постепенное истребление всех заключенных – от голода, цинги, туберкулеза и от других болезней. Даже если природа награждала от рождения отменным здоровьем, человек жил в таких условиях всего несколько месяцев. Была середина 1941 года! Новость о начавшийся войне всколыхнула весь контингент лагеря. И принес её начальник режима во время общего собрания. Урки, обзывали его кумом, а его помощника, женственного вида лейтенантика, называли подкумком! Вообще кум или зам. начальника лагеря по режиму имел довольно большие полномочия в этой специфической среде, больше, чем сам начальник лагеря. Если начальник лагеря, так называемый «хозяин» был из специальных войск МВД, которого в основном волновал только план суточной выработки, то кум, следящий за режимом содержания, обязательно подбирался из органов НКВД. От него здесь зависело все! Это, как особист при штабе полка! Это кум постепенно усиливал режим, урезал суточную пайку, работал с доносчиками, пресекал попытки побега, а работать порой заставлял по двенадцать часов при любой погоде. Все с нетерпением ждали вестей с фронта, но информации было очень мало, знали только то, что фашисты потерпели поражение под Москвой. Многие кулаки, шпионы, изменники родины, прибалты, шушукались по углам, вот, наконец-то, большевикам придет кердык. Только Шульга ночами молча, скрипел зубами от злости и бессилия, что он, кадровый офицер-контрразведчик, на которого Родина потратила столько средств, выучила, одела, обула, вынужден прозябать здесь, в этом забытом богом крае. Урки еще больше распоясались, еды стало меньше, работы больше, террор конвоя усилился. Месяц назад перевели к ним в жилой барак из барака усиленного режима (бур), братьев Поповых из Читы. "Попики" как их тут метко окрестили, чувствовали себя в этой среде, как рыба в воде. Старший брат горбатый и беспалый инвалид и злющий как черт. Средний, худой, маленький, в чем дух держится, законченный садист и беспредельщик. Прибился к ним еще один хлыщ, Овсянников, по кличке Овес, он приходился им племянником, высокий рыжий детина, лошадиное вытянутое лицо в оспинах, землистого цвета, сразу было видно, что интеллект там даже не ночевал. У Овса всегда были закоцанные стиры, он их крапит своим, только ему известным способом и он порой так искусно, перед игрой зарядит пулемет, то есть колоду карт, что играть с ним пустое дело. Он всегда хвалился перед молодыми зэками, воровскими прибаутками, чтобы закоцать стиры по уму, нужно не один год провести на казенных харчах у хозяина. Как только приходит новый этап, Овес тут как тут и напевая свое неизменное: «Вася, крой – грачи летят, не накроешь – улетят» Смысл этой гнусной песенки в том, чтобы выбрать простоватого арестанта – новичка и вовлечь в азартную карточную игру, если этого не сделать сразу, потом уже не получится, так как арестанты земляки или знакомые сразу объяснят, что за этим кроется. Позже новичку будет понятен этот бесчеловечный прием, когда он проиграет месячную норму сахара или пайку хлеба, а без пайки в лагере верная смерть, на тяжелую работу ты должен выходить каждый день. Но главным, у Овса были не карты, а животный интерес, эта тварь страсть, как любил одно омерзительное занятие – он любил молодых и неопытных мальчиков. Приходит по этапу симпатичный парень в возрасте от 18 до 25 лет,