Каждому своё
Шрифт:
— Благодарности, даже к награде представили.
— Есть такое. За Киев и Харьков.
— Потом ещё белополяков гнали. Дошли далеко?
Взгляд оторвался от тёмно-бурого пятна на деревянной поверхности, улыбнулся с горечью.
— Да до Сувалок. Первый раз там тогда был.
— А второй в немецком плену?
— А то вы не знаете.
Долгая пауза и тишина.
Дивизия под командованием тов. П. В. Богданова, генерал-майора РККА, приняла участие в первых же боях с немецко-фашистским захватчиком. 22 июня 1941
«Сдался в плен добровольно.» Как много скрыто за этими четырьмя словами. «Сдался в плен добровольно»...
— Павел Васильевич, вы ведь были генералом, командовали дивизией. Бой с немцами приняли, запрашивали у штаба подкрепления.
— Так точно.
— И сдались добровольно? Даже не будучи раненым?
Долгий взгляд в упор. Холодный и ничего не выражающий.
— Что вы хотите? Я уже всё подписал.
— Правды.
— Простите?
Яков Степанович поёрзал на стуле, поправил воротник мундира.
— Почему вы предали свою советскую родину?
— А, это... Смалодушничал.
— Что вы хотите этим сказать?
Обвиняемый пристально посмотрел в глаза следователю. Ни сожаления, ни раскаяния, ни даже страха. Лишь усталость и холод.
— Ну а что вы хотите услышать? Как меня побоями и пытками заставили отречься от присяги товарищу Сталину и трудовому народу? Или как я под давлением писал обращение «к русскому народу и генералам Красной Армии», цитируя гитлеровскую пропаганду?
— А это так было?
— Нет.
Яков Степанович ещё раз поправил воротник мундира. Ему было душно и неприятно, как будто нечем дышать. Заметив это, Богданов ухмыльнулся.
— Что, противно рядом с предателем родины сидеть?
— Душно...
— Да ничего. Я привыкший, понимаю.
Снова молчание.
— Смалодушничал... Что вы хотели этим сказать?
— Вы вообще себе представляете, что такое генеральский паёк в сороковом? Санаторий под Ялтой, машина с водителем, билеты в театр...
— Нет. Я в сороковом капитаном был.
Ухмылка. Наглая, мерзкая, без капли раскаяния или сожаления.
— А я представляю. До сих пор помню вкус чёрной икры с шампанским в Облисполкоме по случаю годовщины Великой социалистической...
— И? Вы из-за чёрной икры с шампанским родину предали?
— Из-за перспективы её отсутствия.
Правая бровь следователя выгнулась вопросительной дугой.
— Простите, не понял. Повторите, что вы сказали.
— Ну что здесь непонятного? Смалодушничал, я же говорю. Поел солдатский паёк неделю, попил воды вместо красного вина. Не по мне это.
— Вот так просто? Взяли и драпанули к немцам из-за сухпайка и воды?
Павел Васильевич улыбнулся, облизнул губы.
— Ну, непросто. Сначала ночи дождался, чтоб ординарец шуму не поднял. И ехать надо было осторожно, там стреляли. Умирать я не хотел.
— А потом? Ведь в лагере были. В Сувалках тех самых.
— Был. Сразу заявил, что готов сотрудничать. Прошёл проверку. Поступил на службу в «русские части» СС... Впрочем, вы и так знаете, как я попал в группу Гиля. А они уже подняли бунт и сдали меня вашим.
Следователь вытер пот на лбу. Человек вот так просто рассказывает, как он предал своих солдат, родину, народ. Как будто дорогу перешёл.
— Вы сказали про проверку.
— Да. Всех офицеров, кто изъявил желание сотрудничать с Третьим Райхом, проверяла немецкая контрразведка. Так просто они не брали, желающих ведь было немало...
— Немало?
Богданов ухмыльнулся и кивнул. Спокойно, без тени сожаления или страха, как будто утвердил, куда повесить портрет Сталина в кабинете.
— И что потом? Своих сдавали?
— Вы про политруков и партийных?
— Да.
Обвиняемый снова кивнул, выжидательно посмотрел на следователя. У того дёрнулся глаз.
— Не жалеете?
— Нет.
Следователь встал, пошёл к двери. Ему всё было ясно.
Конвойный проводил его к следующей камере. Личное дело в руках следователя гласило «Будыхо Александр Ефимович, 1893 г.р. Генерал-майор (1940)». На обложке пометка «Орден Красного знамени (1924)».
Яков Степанович остановился, неспешно закурил. Затянулся, выдохнул сизый дым «Беломора». В памяти саднило от услышанного. Где-то он уже слышал про «смалодушничал»...
Точно, друг рассказывал пару лет назад.
Доверительный шёпот в курилке.
— Я присутствовал на допросе Власова.
Яков Степанович поднимает взгляд на своего сослуживца и друга.
— Того самого?
— Да.
Клубы густого дыма закрывают лица следователей. Немного щиплет глаза, но оба уже привыкли к «Беломору».
— И что он? За что продался?
— Да ни за что.
— В смысле?
Собеседник глубоко затянулся, помолчал. Наконец выдохнул.
— Мы ему, мол, и как вы смогли предать. А он спокойно так, глядя пустыми глазами сквозь нас, «смалодушничал».
— И всё?
— Нет. Спросил, смогли бы мы две недели без молока и мяса.
Яков Степанович удивлённо поморщился.
— Я в сорок втором от Ростова к Сталинграду отступал. Мы даже хлеб увидели лишь в госпитале.
— Да. Я тогда тоже в госпитале был, кисть оттяпало под Фролово...