Каждому свое
Шрифт:
– А вас бросит ради любви к другому. Не спорьте, я стою на страже, Коленкур, вашего же счастья…
Блестящие приемы в Тюильри уже закончились, ибо молодая жена скучала в обществе французов. Изменилось и отношение к русским – их стали считать слишком «дикими». Светское общество Парижа стало собираться в салонах Сен-Жермена, где бывал и князь Куракин; играя с дамами в шарады, он смотрел фокусы дрессированных собачек. Наполеон сказал:
– Этот старый мот столь беспечен, будто он приехал на курорт подлечить свой желчный пузырь. Мне очень жаль этого вельможу века Екатерины, но курс его лечения закончится плохо! Моей жене прискучили все эти татарские рожи…
Он решил устроить Куракину такой же всеевропейский «концерт», каким ранее уже отпотчевал Уитворта и Меттерниха,
– Куда делся ваш секретарь Нессельроде?
(Нессельроде благоразумно отбыл в Вену, где склонил выю перед Меттернихом, на которого он уже тогда молился.)
– А куда же делся ваш атташе Чернышев?
(Чернышева и след простыл. При обыске в его квартире сыщики подняли ковер, их зашатало от ужаса – под ковром весь пол был выстлан секретными документами Наполеона.)
– Я не понимаю, – сказал Наполеон, – ради чего вы остаетесь в Париже? На что вы, русские, надеетесь? Где ваши друзья или союзники? Швеция? Но вы отняли у нее Финляндию. Пруссия? Но в Тильзите вы отхватили от нее Белосток. Может, Австрия? Но я отрезал от нее Тернополь, и вы его алчно проглотили… У вас был только один друг – это я! Европа не станет ждать нашествия ваших полчищ, объединенные народы Европы упредят ваши коварные удары из-за угла…
Бедный Куракин! Не в его-то годы переносить такое. Да и что он видел в этом Париже? Пожар у Шварценберга да фокусы собачек, а в конце всего – еще и этот «концерт».
– Ваше величество, – ответил он Наполеону, – как посол великой державы, сохраняя достоинство этой державы, я вынужден затребовать у вас паспорта.
– А! – обрадовался Наполеон. – Вы и сами проговорились. Теперь все видят, что вы желаете войны со мною. Вы ведете себя, как Пруссия перед Йеной! Я не желаю вам зла, князь, но вы еще не раз пожалеете об этом разговоре…
– Ваше величество, не пожалейте о нем сами.
Накануне этих событий, еще весною 1811 года, оренбургский губернатор докладывал в Петербург, что жители Бугуруслана наблюдали на небесах пучок из шести ярких линий; будто стрелы в колчане, они быстро сблизились меж собою, а затем, расходясь, исчезли в мировом пространстве. Вслед за тем над Россией (и над Европой) явилась необычная комета красного цвета с длиннейшим хвостом; ее отлично видели также в Сибири; эта комета, очень большая, имела плотное ядро, будто сгусток раскаленного металла, она тащила за собой по горизонту яркий хвост. «Я за всю жизнь, – писал очевидец, – подобной кометы не видывал. Все лето вплоть до осени она горела на нашем небе». Впрочем, тогда никто еще не думал о «летающих тарелках», публика в Петербурге гуляла по набережным даже ночью, любуясь небывалой спутницей Земли, освещавшей половину неба. Однако с появлением этой кометы сами по себе загорались леса, пожары истребляли города и села, в Туле сгорел знаменитый Оружейный завод. Во французской провинции Шампань был отмечен тогда небывалый урожай прекрасного винограда, овощи на огородах росли крупнее обычных. Дело специалистов объяснить странности этого явления, а я, очень далекий от понимания таких вещей, могу лишь сослаться на мемуары современников… Кстати, в России старики крестьяне встретили комету с подозрением:
– Это не к добру… быть беде всенародной!
8. Большой разъезд
Бертье доложил, что Кутузов с малыми силами пленил на левом берегу Дуная большие силы турок, а теперь отъезжает в Бухарест, дабы принудить султана к миру… Ответ Наполеона: «Как понять этих грязных собак, этих турецких мерзавцев? Кто мог предвидеть, что они допустят разбить себя?..»
– Но это не изменит моих планов, – добавил он.
В январе 1812 года маршал Даву разграбил шведскую Померанию. Риксдаг, избирая Бернадота, не думал, что Наполеон обидит своего бывшего маршала. Карл XIII, уже выживший из ума, восседал на троне, по бокам его он велел поставить два кресла, в них расположились кронпринц Карл-Юхан, бывший Бернадот, и его жена, бывшая Дезире
– Вашему королевскому высочеству должно быть известно, что мои дочери состоят в ранге принцесс крови.
На что будущая королева Швеции ответила:
– Очень приятно, а я дочь трактирщика из Марселя…
Шведов тешила идея реванша, чтобы – с помощью Франции! – вернуть Финляндию, закидать крыши Петербурга ядрами с кораблей. Бернадот навестил русское посольство в Стокгольме, где его радушно принял барон Григорий Строганов, еще не успевший вручить верительных грамот.
– Вы их вручите мне, ибо мой «папа» уже ничего не соображает, – сказал Бернадот. – А мы с вами должны поладить. У шведов свихнулись головы. На улицах открыто порицают Россию. Я переломлю эти настроения. Я укажу Швеции новую цель – унию с Норвегией! Отсюда, из тиши Стокгольма, тщетность Наполеона видна еще лучше. Сообщите в Петербург, что, если Наполеон осмелится начать войну с вами, ему придется считаться со мною и шведской армией. Я отомщу ему за все, даже за то, что моя жена любила его. Но прежде мне крайне необходимо повидать вашего государя… хотя бы в Або!
Естественно, возник разговор о Моро.
– Я снова напишу ему, – обещал Бернадот. – Думаю, что сейчас, именно сейчас, Моро следует быть в Европе…
Но в Европу уже отплыла Александрина Моро!
Лористон перед Румянцевым делал большие глаза.
– Вас ввели в заблуждение, – горячо доказывал он. – О каких передвижениях войск вы толкуете? Этого не может быть. Ради Бога, проверьте свои источники информации…
Барклай-де-Толли четко докладывал Александру:
– Наполеон собирает за Одером армию, размеры которой превосходят всякое воображение. Одних только лошадей мобилизовано сто восемьдесят тысяч. Попутно армия гонит миллионы голов убойного скота, и вся эта орава мяса пронумерована, как полки и батальоны…
– Очень может быть, – сказал Александр. – Лористона более не теребите. Мы все узнаем и сами.
Румянцеву он показал письмо прусского короля, который слезно умолял простить его: этот слизняк в политике, обуянный страхом, включил свою армию в состав «Великой армии» Наполеона, а теперь просил у царя извинения.
– Вызывайте австрийского посла, – велел царь. Венский посол Сен-Жюльен или ничего не знал, или умело притворялся. Николай Петрович Румянцев, ловко маневрируя словами, пытался выудить из него если не правду, то хотя бы намек на правду: останется ли Австрия нейтральна? Сен-Жюльен, увертываясь от прямых вопросов, заклинал Румянцева, что Габсбурги еще никогда не пылали такой любовью к России. После этого Александр показал канцлеру копию с договора Меттерниха с Наполеоном: Австрия обязана ударить по России со стороны Галиции, командовать корпусом будет князь Карл Шварценберг. Этот разоблачительный документ раздобыл в Вене атташе граф Петр Шувалов… Александр сказал, что теперь сам будет разговаривать с Сен-Жюльеном.
– Я очень рад, – сказал ему царь, – что блистательная Вена симпатизирует моему кабинету, мне это приятно.
– Ваше величество, иначе и быть не может.
– Но иначе бывает! – К носу венского врунишки был приставлен текст австро-французского договора о совместном нападении на Россию. – Вам нечего сказать? – спросил царь. – Тогда я стану говорить… записывайте! Если император Франц намерен ограничиться комедией, я буду довольствовать себя тем, что мне известно об этой комедии. Но если он пошлет против России войска, это ему дорого обойдется. Вы быстро забыли благородное поведение князя Голицына, когда он не стал бить вашего Фердинанда в Галиции. Вена должна знать – у России всегда найдется шесть лишних дивизий, дабы устроить веселый пикник на лужайках Пратера. Эти шесть дивизий – клянусь вам! – дойдут до Вены даже в том случае, если армия Наполеона доберется живой до Москвы… Записали?