Каждые пятнадцать минут
Шрифт:
– Да. Но еще ничего не кончилось.
– Да брось, это просто переходный период. Ерунда.
Эрик и сам не смог бы объяснить, почему для него это имеет такое большое значение.
– Прости меня за занудство – это профессиональное.
– Ничего, мне тут птичка насвистела, что переходный период у одиноких докторов обычно бывает очень коротким.
Эрик взглянул на часы.
– Могу я откланяться? Я уже опаздываю.
– А куда ты спешишь?
– Домой, – автоматически ответил Эрик.
Лори фыркнула.
– Ты имеешь в виду тот дом, который в скором времени станет домой твоей бывшей жены? Но зачем?
– Мне
– А ты когда-нибудь слышал о таком полезном изобретении, как почта? – Лори удивленно вскинула брови. – Нужно просто положить чек в то, что называется конвертом, – и вуаля, они принесут его ей прямо к дверям.
– Я… я обещал кое-что сделать по дому. Постричь лужайку.
– Ночью?
– Темнеет только в девять.
Эрику не хотелось продолжать этот разговор. Он давно заметил, что на врачей всегда накладывает определенный отпечаток их специальность: вот он, например, очень много думал – как и положено психиатру, а Лори была жесткой и резкой, как и свойственно врачу приемного отделения. Ей надо было вскрыть нарыв и почистить рану, как бы больно для пациента это ни было.
– А она сама не в состоянии постричь эту долбаную лужайку? Или нанять кого-нибудь?
– Мне нравится стричь лужайки. И кроме того, так я смогу увидеть Ханну, хотя сегодня не моя очередь. – Эрик не хотел слушать ее, не сейчас. – Тебя-то это почему так волнует?
– Мне не нравится смотреть, как тебя используют. Это неправильно.
– Она не использует меня.
– Она мне вообще никогда не нравилась, она стерва.
– Так, ладно, давай оставим это. – Выслушивать гадости о Кейтлин Эрик вовсе не собирался. Он все еще не совсем понимал, почему она захотела с ним развестись, хотя и подозревал, что корни этого ее решения уходят в далекое прошлое. Они познакомились в Амхерсте, и она вышла за него замуж сразу после вручения дипломов, но когда у него началось тревожное расстройство, он заметил, что она к нему охладела, разочаровалась в нем. Она хотела, чтобы он был бесстрашным, лишенным сомнений альфа-самцом, чтобы, идя по головам своих коллег, поднимался к вершинам служебной лестницы, чтобы вошел в число лучших специалистов, о которых пишут в журналах. Она влюбилась в картинку, в образ, в резюме – не в живого человека, и когда увидела в его железной броне брешь, его судьба была предрешена. Даже потом, когда он справился со своими тревогами и у них родилась дочь, она никогда больше не смотрела на него так, как раньше. И рождение ребенка не помогло – все стало только хуже.
– Ладно, прости, я перегнула палку, – вздохнула Лори. – Тебе, наверное, очень трудно без Ханны. Ты отличный отец, она всегда была с тобой даже ближе, чем с Кейтлин.
– Спасибо.
Эрик никогда не позволял себе не то чтобы говорить это вслух – он и думать о таком не смел, но это была правда. У них с Ханной действительно были более близкие отношения, чем у Кейтлин. У него было так много общего с дочерью. Даже слишком много, по мнению его жены. То есть его бывшей жены.
Эрику хотелось сменить тему.
– А у тебя что новенького?
– Ничего. – Лори пожала своими довольно широкими плечами. – Я же все время здесь. Мы лишились двух временных врачей – так что у меня добавилось смен.
– Это перебор. – Эрик восхищался работоспособностью Лори. Она была настоящим врачом «скорой помощи», до мозга костей. – А как с тем парнем, с которым ты начинала
– Который?
– Тот, по переписке.
– Тот, который писал слишком много, или тот, который писал слишком мало?
Эрик улыбнулся. Истории о свиданиях Лори были притчей во языцех в приемной.
– Я запутался в твоей личной жизни. Я имею в виду профессора этики.
– И ты еще спрашиваешь? Профессор этики… это же говорит само за себя!
– А что такое? По-моему, звучит вполне ничего.
– Для тебя – возможно. – Лори закатила глаза.
– Еще один мыльный пузырь, да?
Эрику было ее жаль: она была слишком привлекательна, чтобы оставаться в одиночестве. Она была умной, веселой, забавной.
– Что ж, ты обязательно еще кого-нибудь встретишь. Ты же просто чудо. Ты само совершенство.
– Я слишком совершенна, – поморщилась Лори. – Мужчины меня боятся – что тут сделаешь?
– Они не успевают тебя толком испугаться.
– А я пугаю их с самого начала. Я с самого начала слишком много требую, и мужчин это отпугивает. Понимаешь?
Эрик улыбнулся:
– И как ты это делаешь?
– Не спрашивай! – Лори рассмеялась. – Ладно, хватит. Думаю, нам с тобой надо снова начать бегать.
Эрик застонал:
– Я не бегал ни разу с тех пор, как переехал.
– Так мы начнем потихоньку. Как насчет следующей недели, после работы? В понедельник я не могу, может быть, во вторник? – Лори перевела взгляд на палату, Эрик тоже посмотрел в ту сторону: там Макс разговаривал со своей бабушкой.
– Бедный ребенок. – Эрик увидел, как Макс берет бабушку за руку. – Сколько ей осталось?
– Точно не могу сказать. Она не ест уже третий день. Старикам не особо нужны калории, но она обезвожена. Мы закачали ей два мешка солевого раствора, но этого хватит на день, максимум на два.
Эрик понимал, что это тот самый ответ-который-не-ответ – он сам так делал, когда встревоженные родственники пациентов пытались выведать у него, станет ли ей лучше, будет ли он пытаться убить себя снова, не начнет ли она снова резать себя, поможет ли лекарство… Так что его этот ответ не удовлетворил, и он повторил свой вопрос:
– Сколько ей осталось?
– Две недели максимум.
Эрик снова с состраданием взглянул на Макса и его бабушку.
Глава 4
Свернув за угол, на свою старую улицу, он сразу перестал думать о пробках, больнице, своих пациентах и даже о Максе с его бабушкой. Сбросив скорость, он услышал, как шуршат по гравию шины его «БМВ». Он предвкушал встречу с Ханной, Кейтлин пригласила его поужинать у них, и Эрик посчитал это хорошим знаком – правда, знаком чего, он и сам не знал. Машина ехала по длинной аллее, мимо высокого прямого дуба, мимо конских каштанов, проезжая деревья, Эрик автоматически отмечал, что у некоторых появились новые побеги, а у других повреждена кора. Он был истинным сыном своей матери, которая была прирожденным садовником и обожала все живое, она и научила его разбираться во всех этих представителях уличной флоры и фауны. Вот форзиция – она, к сожалению, крайне недолговечна, вот кусты ароматной сирени около дома Менгетти, а вот живая изгородь из бирючины у дома Паламбосов – она разрослась и, сухая и высокая, вызвала у Эрика воспоминание о миссис Тихнер, отчего он почувствовал тяжесть в животе, будто там лежал кирпич.