Каждый охотник (сборник)
Шрифт:
Однажды она спросила его, что он ищет в женщине. Что его привлекает в женщине. В любой женщине. Которую он видит на экране, на обложке журнала, на сцене, на улице, на пляже, в метро, в постели.
— То, что есть в тебе, — попытался он пошутить.
Она прижала ладонь к его губам, качнула головой и спросила еще раз.
Он задумался. Потом потер ладонями лицо, пряча зевок, моргнул повлажневшими глазами.
— Многое. Линии. Плавные изгибающиеся линии. Линии бедра, спины, руки, щеки. Линии, которые пересекаются. Сходятся и расходятся. Места их соединений напоминают устья, в которых собирается влага. Вот ее я и ищу. Чтобы пить. Но не только. Округлости. Округлости груди. Ушной раковины. Запах. Запах кожи. Запах улицы в волосах. Запах мяты на губах. Легкий прозрачный запах свежего пота. Запах желания.
— Это все?
— Этого мало? — он задумался. Она смотрела с ожиданием. С нервным ожиданием, прикусив губу. Смешно выглядела. Голая. С покрасневшей полоской от тугого ремня на талии. С белыми полосками на плечах и бедрах от купальника. Маленькая и жалкая. Он положил ладонь ей на бедро. Привлек к себе, прижался лицом к груди.
— Не знаю.
Солгал.
Ты же знаешь, я не возбуждаюсь от прикосновений к телу. В лучшем случае мне бывает щекотно. Я возбуждаюсь только от тебя. От твоего тела, когда его плавные изгибы растворяются в темноте. От дрожи, которой ты отзываешься на каждое прикосновение. От твоего ожидания. От твоего голоса в телефонной трубке раз в месяц. От твоего молчания. От гладкости твоей кожи под языком. От светлого пушка на твоей шее. От морщинок под глазами. От воспоминаний, связанных с тобой. Но не пытайся ласкать меня. Я сделаю все сам. Я не стесняюсь. Просто я не могу погрузиться в свои ощущения. Я должен погружаться в твои. Вероятно, они более отчетливы, резки, вкусны. Да. Вот такая странная степень эгоизма. Ты чувствуешь себя обделенной? Что ж. Вероятно это болезнь. Но ведь не уродство какое-нибудь? Тебе это мешает? Забудь. Расслабься. Получай удовольствие. Со мной все в порядке. Не думай об этом. Не думай ни о чем. Вообще не думай. Я же не думаю. Почти. Просто я так и не встретил никого, к кому мне бы захотелось бежать, пробивая головой стены. С кем бы мне захотелось остаться до утра. Хорошо, что ты меня не слышишь. Впрочем, ты знаешь. Ты все знаешь сама. И то, почему я не возбуждаюсь от прикосновений к телу.
— Как будем стричь?
Он взглянул на себя в зеркало. Женщина-парикмахер смотрела на него устало, но доброжелательно. Постоянный клиент. Постоянные чаевые. Молчаливый, но спокойный.
— Как всегда. Коротко.
— Знаете что, — она вдруг решительно откатила кресло в сторону, — сегодня я помою вам голову. И не спорьте со мной. Я лучше знаю.
Она аккуратно сжала ладонями виски, наклонила его назад. Он почувствовал, как фаянс раковины коснулся шеи. Она накрыла рубашку полотенцем, включила воду, намочила волосы. Погрузила в них пальцы. Нежно провела по коже. От висков к затылку, за уши. Выдавила на ладонь гель, стала массировать. Спокойно. Без вздрагивания и придыхания. Не торопясь, нежно и аккуратно. Не оставляя без прикосновения ни одной точки. Очень нежно.
— Вы плачете?
— Нет. Что вы? Это капелька воды скатилась со лба. Могу я вас попросить еще раз намылить мне голову?
Январь 2004
Слезы
Лика была такая смешная.
Нет, конечно, она не вызывала смеха и вызвать не могла. Вызвать она могла только слезы. Над чем смеяться? Метр пятьдесят трогательной наивности, рыжая непутевость с конопушками и тридцать четвертым размером ноги. Зато сама она смеялась без конца.
Когда Лика только родилась и еще не знала, что, скорее всего, будет не Настей, Наташей или Мариной, а именно Ликой, она не заплакала от профессионального шлепка акушерки, а засмеялась.
Так и пошло. Когда ей было плохо, она не плакала, а смеялась, пока не закатывалась в истерике. К счастью до истерики почти никогда не доходило, родители ее очень любили, хотя и не баловали, и дело всякий раз ограничивалось смехом.
Она смеялась, когда бежала в первый класс, споткнулась и в чистом платье и белом фартучке угодила в лужу.
Смеялась, если ей изредка случалось ляпнуть у доски что-то невпопад, и над ней начинал смеяться весь класс.
Смеялась из-за того, что ее веселость непостижимым образом именно к ней в первую очередь начала привлекать внимание созревающих мальчишек.
Смеялась, когда подружки пытались допытываться, девочка ли она все еще или уже нет.
Смеялась, когда ударила по щеке классного верзилу за развязное лапанье ее груди и получила от него кулаком в лицо. Ей ли ломаться с такой внешностью? Ну, как тут не посмеяться, все же сломанный нос не самая дорогая плата за уважение.
Громче всех смеялась, когда пришла в школу на вечер встречи с выпускниками и единственной из всех девчонок оказалась немедленно узнанной и расцелованной.
Смеялась, когда директор фирмы, в которой она работала, выговаривал ей за непрезентабельный вид, не понимая, что за ту зарплату, что он ей платит, она может без проблем поддерживать только собственную стройность.
Смеялась, когда первый ее мужчина растерялся, обнаружив, что он действительно первый.
Смеялась, когда ее не первый мужчина морщился утром, пытаясь вспомнить ее имя.
Смеялась, когда впервые услышала признание в любви.
Смеялась, когда вышла замуж, потому что не любила своего жениха.
Смеялась, когда родила крепкого мальчишку, и тот, вместо того, чтобы засмеяться, заплакал по всем канонам.
Смеялась, когда ей исполнилось тридцать.
Смеялась, когда ей исполнилось тридцать пять.
Смеялась, когда ей исполнилось сорок.
Смеялась, когда влюбилась в парня на двадцать лет ее младше.
Счастливо смеялась, когда он шептал ей какие-то глупости, когда он ласкал ее, когда он первым обнаружил, какая она на самом деле — стройная, идеально сложенная, с тридцать четвертым размером ноги, гибкая как дикий зверек в свои сорок с небольшим.
Смеялась перед каждой редкой встречей с ним и после нее.
Смеялась, когда он вдруг перестал звонить.
Смеялась, когда вдруг поняла, что он не позвонит больше никогда.
Смеялась, сидя у зеркала и рассматривая морщины на лице.
Смеялась, когда поняла, что лучшее в ее жизни обдало жаром, захлестнуло и пролетело без остатка.
Смеялась, когда наглоталась таблеток, сладко уснула и к собственному сожалению очнулась в больнице.
Смеялась, когда увидела непонимающее лицо мужа и обиженное лицо сына.
Смеялась, когда нужно было плакать.
Она смеялась так заразительно, что волей неволей начинали смеяться ее близкие и дальние родственники, подружки, друзья, сослуживцы, знакомые, едва знакомые, незнакомые вовсе.
Безудержно смеяться.
До слез.
А что делать?
2005 год
Моралите
— Учитесь лгать, дорогой мой.
— Зачем мне это?
— Пригодится. Это так замечательно, уметь лгать. Это почти тоже самое, что уметь летать.