Каждый охотник (сборник)
Шрифт:
Он никогда не звонил сам, но когда, не выдержав долгой разлуки, она набирала его номер, удивительным образом оказывалось, что это он хотел услышать ее голос. Это он устал от затянувшегося расставания. Это он набрал ее номер, а она только случайно взяла трубку. И он приезжал, прибегал, приходил. И приносил с собой музыку. И музыка вновь лежала в кресле, качалась на люстре и иногда оставалась на ночь. А потом он гладил ее волосы, смотрел на нее добрыми глазами и говорил мягким голосом эти волшебные слова: «Ну, пока. Не исчезай, хорошо?» «Хорошо», — соглашалась она.
Он никогда не называл ее по имени. Конечно, она хотела этого. Но только потому, что ее имя было еще одной клавишей, нажав на которую, он мог бы извлечь из нее какие-то новые ощущения и что-то новое почувствовать сам. Но это не было главным. Главными оставались слова: «Не исчезай», — потому что это было то самое единственное, что она могла и хотела сделать сама с собой. Не исчезнуть. Быть. Ждать.
Когда он уходил, и следы принесенной им музыки таяли в воздухе, она чувствовала удивление. Ведь в нем не было ничего особенного. Он не казался выше, сильнее, умнее, нежнее легионов ему подобных. Все, что у него было, это чудесная фраза: «Не исчезай» и удивительная способность совпадения и угадывания. Он открывал дверь, запускал в комнату музыку и собирал ее, женщину, как причудливые пазлы, каждый раз воссоздавая восхитительные образы. Он не строил для нее пьедестал. Он сам становился ее пьедесталом. И удерживал ее на нем. Губами. До того мгновения, когда приходило время провести рукой по ее волосам и сказать все те же замечательные слова: «Не исчезай». И оставить ее одну. Сидеть в пустом кресле, согретом музыкой, и смотреть на раскачивающуюся люстру.
Любил ли он ее? Это было не важно. Он сам был любовью. Идеальным зеркалом для ее чувств. Сливаясь с ней, он исчезал. Растворялся. У него даже не было запаха. Когда она находила в темноте его губы, она чувствовала только собственный запах. Главное, что у него был голос. Хотя он и произносил всегда одну и ту же фразу: «Не исчезай!».
Все закончилось вдруг. Он попал под машину. Постоянная задумчивость, в конце концов, его убила. Она стояла на обочине и видела его тело с раскинутыми руками. Рассыпанные цветы, которые, он, должно быть, нес ей. Ботинки, которые почему-то валялись носками внутрь отдельно от тела. Одна брючина задралась, и она с ужасом разглядела, что у него тонкие волосатые ноги. И дырявый носок на правой ноге. И раздражение после бритья на мертвой щеке. И засаленные на сгибах рукава пиджака. И редеющие волосы на затылке. Его музыка валялась тут же. И другие мужчины ходили по ней, давили ее каблуками, не слыша.
Она пришла домой. Включила телевизор. Позвонила подружке. Почитала книжку. Съела яблоко. Полежала в ванной. Нырнула в мягкое полотенце. Вытерла голову. Покрыла тело кремом. Легла в постель. Натянула до подбородка одеяло. Согнула ноги. Коснулась ладонью лона. И заплакала.
На кладбище, таких как она, оказалось несколько человек. Наверное, десятка два. Они стояли на всхолмленном пустыре как флажки для игры в гольф. Клюшки для гольфа волокла его жена с тремя детьми. У нее были морщины под глазами. Тонкие губы. Сухие руки. Черный платок. Слез у нее не было.
«Не исчезай», — прошептала она за спину его жене. Положила цветы на чью-то могилу. Села в автобус. Доехала до своей улицы. Подошла к своему дому. Поднялась на свой этаж. На коврике у двери ее ждала музыка. Она открыла дверь и впустила ее внутрь.
30.09.2003
По секрету
Она извивалась, касаясь сосками живота, целовала шею, шрам на предплечье, покусывала грудь, а он отстраненно ждал, когда губы найдут главное. Хотя и этого ему не очень хотелось.
Где-то в кружевных занавесях запуталась и раздраженно забилась муха. Отпечатанные солнечными лучами цветы задрожали на смуглой коже, и только что казавшееся мертвым застывшее бедро ожило. Он плавно поднялся, положил ладони на узкие плечи, мягко отстранил ее от себя, развернул и погрузился в нее губами. Она замерла. Сейчас.
— Хочешь, я помассирую тебе плечи?
Она подошла сзади, сжала холодными сухими ладонями уши, скользнула по щекам, шее, забралась в ворот рубашки.
— Нет.
Он отложил сигарету, перехватил ее кисть. Нежно, как ему показалось.
— Ты же знаешь, я не возбуждаюсь от прикосновений к телу. В лучшем случае мне будет щекотно.
— Пока кто-то не докажет тебе обратное.
Она научилась не обижаться. Или от частого применения ее обида обесценилась. Стала бледной и ношеной. Не важной.
— Перестань.
Даже легкое напряжение в отношениях нарушало комфорт, казалось невыносимым. Он поймал ее за руку, потянул к себе. Взял на руки. На ней была его рубашка. Она доходила почти до щиколоток, скрывая тело. Он провел ладонью от плеча вниз, поймал грудь. Замер, улавливая волшебное ощущение струящейся между телом и рукой тонкой ткани. Скользнул к бедру. Приподнял ее в воздух, посадил на ладонь, прижал щекой к плечу, поставил на колени, собрал складками рубашку на бедрах, коснулся мягкого. Сейчас рубашка намокнет под пальцами. Он опрокинет ее на постель, раскроет как раковину, найдет языком чудесную складку в том месте, где нога становится ягодицей. И только потом, почти доведя до бесчувствия, войдет в нее.
— Почему ты приходишь ко мне?
Она лежала рядом и водила по его телу пальцем. От переносицы вниз, очерчивала легкую горбинку носа, хлопала чуть оттопыренной губой, осязала шершавость подбородка и ребристость гортани, огибала ямочку между ключицами, очерчивала середину груди, скользила по животу, зарывалась ладонью в промежность и устремлялась обратно. Он перехватил руку, стал покусывать пальцы.
— Ты не ответил.
— Ты знаешь все мои ответы. Просто я хочу тебя. Мне хорошо с тобой.
— Я ничем не лучше остальных.
— Лучше. Ты умеешь прижиматься всем телом. Ты умеешь быть стыдливой. Тебе тоже хорошо со мной, и все же нужно не это. Тебе нужен я. Даже если я буду ни на что не годен. А мне нужны эти твои ощущения. С тобой я честен, как ни с кем.
— Честен?
— Честен, как ни с кем. Но не циничен, заметь.
Она улыбнулась в ответ на не прозвучавшую улыбку.
— Знаешь, я уже привыкла к твоей жестокости, но все еще не могу привыкнуть к тебе самому.
— Ну вот. Ты сама знаешь ответ.
Он оделся. Она тоже натянула джинсы. Застегнула на груди кофточку, подошла к нему на выходе из комнаты. На выходе из квартиры, где несколько раз в год так поливала чужие цветы. Обхватила за шею. Приподнялась на носках. Ткнулась губами в подбородок. Замерла. Он поймал ее губы, язык. Положил руку на живот, опустил ладонь вниз, под резинку, коснулся лона. Она чуть раздвинула ноги, чтобы его пальцы легли снизу, захватили все. Он выпустил губы, взглянул в раскрытые глаза, поймал застежку ремня и, не отрывая взгляда, развернул, перекинул через диванный валик. Она пыталась смотреть, но почти сразу отвернулась, опустила голову, поникла, задрожала, замерла, изогнулась, затихла.