Каждый охотник (сборник)

Малицкий Сергей Вацлавович

Телефон наконец звонит. Я судорожно подхватываю его с сиденья и почти кричу в трубку: «Да, да! Я слушаю!» Из атмосферного потрескивания пробивается голос нашего снабженца: «Алло? Сергеевич? Мне нужна машина на завтра.» «Нет!» — злорадно сообщаю ему. «Что нет? — удивляется снабженец. — Машины нет?». Я нажимаю отбой.

Пробка рассасывается. «Газель» трогается. Голова мужчины качается, он инстинктивно хватается руками за скамью и прижимается спиной к кабине. Он похож на несчастных коров, которых иногда везут по этой дороге на мясокомбинат. Мужчина

открывает коричневую кобуру, поднимает черный пистолет, гладит его левой рукой, снимает с предохранителя, приставляет к виску и стреляет. Голова дергается влево, что-то черное вылетает на полог тента, в секунду человек превращается в нескладную тряпичную куклу и мешком валится на пол кузова. Больше я его не вижу.

Сзади раздраженно сигналит серебристый «немец». Я вытираю о чехол сиденья вспотевшие ладони и обгоняю «Газель» у светофора. Останавливаюсь. Водитель поглядывает на «красный» и одновременно пытается разглядеть в зеркалах задние колеса машины. Он слышал выстрел. Рядом с ним сидит миловидная женщина, которая, улыбаясь и жестикулируя, что-то рассказывает. Зажигается «зеленый». Мы трогаемся. «Газель» останавливается у супермаркета. Я встаю в десяти метрах впереди и гляжу назад. Женщина расплачивается с водителем, еще раз улыбается, выходит из машины, открывает зонт и спешит под дождем в сторону магазина. Когда проходит рядом, я ловлю ее случайный взгляд и понимаю, — она знает, что случилось в кузове.

«Она знает, что случилось в кузове», — повторяю я про себя. Водитель медленно вылезает из кабины, засовывает в карман сложенную купюру, несколько раз ударяет ладонью по тенту, говорит что-то и идет к заднему борту.

Он замер, увидев труп. Ухватившись рукой за металлическую скобу на заднем борте, он с ужасом смотрел на лежащее ничком тело, на растекающуюся лужей кровь, на пятно на внутренней стороне тента. Капли пота блеснули на его лбу. Наверное, ему хотелось крикнуть, оглянуться и позвать кого-то, но шея одеревенела.

Я нашел женщину в продовольственном отделе. Она катила перед собой тележку, снимала с полок пакеты и коробочки, придирчиво рассматривала и укладывала в корзину. Я шел сзади и пытался заметить необычное в ее поведении. Она обернулась возле кассы. Спросила без тени раздражения:

— Что вы хотите?

— Извините, — промямлил я, почувствовав неловкость. Это была обычная женщина. Она пожала плечами. Расплатилась. Я вышел на улицу. Дождь заставил натянуть на голову воротник, я добежал до машины, прыгнул в салон. Она стояла на обочине. Наклонилась, заглянула внутрь.

— Опять вы?

— Куда?

— В центр.

— Садитесь.

Вместе с ней в салоне появился тонкий запах духов. Похожий на Машкин.

— «Лу-лу»? — спросил я.

— Да, — кивнула она, смахивая с волос капли дождя. — Что вас заинтересовало?

— Вы ехали на «Газели» до магазина?

— Да.

— Человек в кузове застрелился.

— Что вы говорите?

Она сказала это без удивления. Обыденно.

— Вы

не удивлены?

Она вздохнула, прижала к вискам кончики пальцев, зажмурилась на мгновение.

— Остановите мне здесь, я выйду.

— Ответьте мне, — попросил я.

— Что вы хотите услышать?

— А что я могу услышать? — спросил я, останавливая машину у тротуара.

Она молча возилась несколько секунд с ручкой двери, пока я не наклонился и не открыл сам, коснувшись щекой холодного платья. Ее естественный живой запах неожиданно пробился сквозь парфюм и заставил меня замереть.

— Ветер и бубен, — сказала она, выбравшись на тротуар.

— Не понял! — крикнул я вслед, наклоняясь над сиденьем и вдыхая ускользающий аромат. — Ветер?

— Не этот ветер, — сказала она, открывая зонт. — Радуйтесь, что не слышите. Услышите… перед смертью.

— Постойте! О чем вы?

Она не ответила.

Что делать в отпуске? Ехать никуда не хочется. И некуда. На улице дождь. И зачем уезжать? Машка забирается на диван и, листая журнал, приваливается к плечу. Выгибается. Как кошка. Кажется, почеши за ухом, проведи ладонью по узкой спине, замурчит, выпустит когти.

— Маша, помнишь, в детстве иногда ты просыпалась ночью и плакала? Что-то пугало тебя?

— Помню, — говорит она, не отрываясь от страниц.

— Что это было? Ты отказывалась рассказывать об этом.

— Я не хотела, — вздыхает дочь.

— Почему?

— Мне было страшно рассказывать, — объясняет Машка. — Казалось, если расскажу, это вернется.

— Что вернется?

— Голоса, — Машка оборачивается, сбрасывает со лба волосы, усмехается. — У меня было ощущение, что кто-то громко кричит мне в ухо. Неприятно, правда?

— Не знаю, — пожимаю плечами. — Мне никто не кричал в ухо.

— Ерунда, — она возвращается к журналу. — Я привыкла.

— Значит, эти голоса не исчезли? — спрашиваю.

— Я привыкла, — говорит она. — Теперь это просто гул. Удары. Ритм. Мне не мешает.

— Ветер и бубен, — бормочу я.

— Не-а, — зевает Машка. — Только бубен.

Олег не врач. Просто у меня, как и у каждого, есть приятель, который знает ответы на любые вопросы. Он способен давать дельные советы. Очень полезное качество. Оно позволяет трезво относиться к собственной способности советовать. Олег отодвигает в сторону разобранный видик, протягивает причудливую раковину.

— Что слышишь?

— Шум моря, — отнимаю раковину от уха.

— Ничего подобного, — не соглашается Олег. — Всего лишь эхо звуков, которые раздаются в голове. Кровь шуршит, пробираясь по сосудам. Сквозь склеротические бляшки.

— Подожди, — не соглашаюсь я. — Но это же не голоса? И не гул, не ритм. При чем тут раковина?

— А вы к врачу обращаться не пробовали? — интересуется Олег. — Вдруг у Машки внутричерепное повышенное? Или еще что?

— Только нам врачей не хватало.