Кажется, со мной пойдут в разведку...
Шрифт:
— Ананьич, йод и толстую иглу! — командует Лихоман. — Давай, Федя, излагай существо.
— Ну, поначалу этот идиот Фишка шпарил впереди всю дорогу и лаял, как нанятый. Еле-еле домой его спровадили и тут как раз зайца подняли, — Федор закуривает. — Давай, Степа, продолжай.
— Продолжай… — вздыхает Степан. — Черт этого Славку на мою дорожку вынес. Вижу, в кустах что-то шевелится, ну я и стрельнул. А он вылетает из этих кустов да как звезданет мне прикладом…
— Перестрелять ведь друг друга могли!.. — сердится Виталий Павлович.
Командор
— Паршивая кучность, — объясняет Лихоман. — Всего девять пробоин.
— С меня хватит, — сквозь зубы говорит Славка.
— Ну, тогда терпи.
Я держу наготове йод, а Лихоман беспощадно ковыряется в Славкиных дырках. Славка скрипит зубами и ругается, по белому телу течет кровь. Командор деловито орудует иглой.
— Ох!.. Борисыч, ну прямо до хребта…
— Глубоко сидит. Терпи, Славка.
Наконец экзекуция заканчивается. Командор присыпает раны пенициллином и обильно смазывает йодом. Славка орет, и я, присев, дую на его изрешеченный зад.
— Лежи, — говорит Лихоман. — Авось к утру затянет.
Мы идем обедать. Я отношу Славке его порцию, но у него напрочь пропал аппетит. Степан бежит в магазин, но командор перехватывает его:
— Вы мне трезвые нужны. Соколов приезжает.
Заместителя главного конструктора Соколова все побаиваются. В отличие от крикливого и отходчивого Жоры зам сух, замкнут и корректен.
— Надо с управлением что-то решать, — продолжает Лихоман. — У меня ощущение, что гоняем мы откровенный брачок, ребята. — Тут он поворачивается ко мне и с ходу обдает ледяной водой:—Ты чтоб шагу за ворота не смел ступить, слышишь? Основной мой козырь.
— Я не могу, — растерянно бормочу я. — Я никак…
— Что ты бубнишь? — сердится он. — Сказано — быть здесь, и точка.
И точка. Точка, а я все никак не могу этого осознать. Зам приезжает в восемь на собственных «Жигулях».
— У меня два часа. Где нам поговорить?
— Люди ждут в столовой, Анатолий Петрович.
— Вы считаете, следовательно…
— Считаю, — сухо перебивает Лихоман.
— Как угодно, — пожимает плечами Соколов.
Вначале я так расстроен, что ничего не соображаю.
Гляжу на ребят, на начальство, а вижу Аню на пустынном берегу среди скучного августовского ольшаника. Потом до меня начинает доходить, что Лихоман и Виталий Павлович яростно поносят управление, что Федор их поддерживает, а Степан не говорит ни «да», ни «нет». Соколов упорно и неторопливо добирается до истины; я и Юрка на этом совете никак не котируемся, а Славка лечит свои дырки в сарае.
— Без горячки, товарищ Лихоман, — скучно говорит Соколов. — Техника любит нормальную температуру. Водили вездеход люди обычной квалификации? До сих пор я слышу только мастеров.
— Я водил, — высовывается Виталий Павлович.
— Ваше умение мне известно, Виталий Павлович.
— Ну, это недозволенный прием! — смеется Лихоман.
— У нас деловое совещание, а не занятия по вольной борьбе, и, следовательно, эта терминология здесь неуместна, — холодно режет Соколов. — Есть у вас водители обычной профессиональной выучки? Так сказать, то среднее, на что мы обязаны ориентироваться?
— Все у нас есть, — говорит Лихоман, Юрка начинает кхекать и пыжиться, но командор останавливает взгляд на мне:
— Слесарь Крутиков. Овладел машиной на испытаниях.
— Что скажете, товарищ Крутиков?
Что скажу?.. А что надо? Я не слушал их спора и не знаю, что должен свидетельствовать.
— Овладел, — говорю я.
— Что — овладел? — хмурится Соколов. — Меня интересует ваше впечатление об управлении вездеходом.
— Управление легкое, — говорю я, с ужасом соображая, что порю не то, что следует. — Если направо, то правый рычаг, а если влево…
— Балда! —не выдерживает командор. — Тебя о чем спрашивают?
— Без эмоций, товарищ Лихоман, — улыбается Соколов. — Насчет сена-соломы мы можем опустить, но свидетельство о легкости управления говорит не в вашу пользу.
— Да он не понял, — басит Федор. — Он у нас малость с придурью.
— Что — не понял? — обижаюсь я. — Я же овладел…
— Садись! — машет Лихоман. — Козырный туз.
Они опять принимаются спорить, а я лихорадочно сочиняю речь. Я уже все понял, и мне плохо. Я подвел Лихомана, подвел ребят. Я готов признаться, что я идиот, но пусть мне дадут слово. Я расскажу про слалом, который устроил для нас Лихоман, расскажу, почему Юрка ударился в столб…
Но слова мне не дают. Я поднимаю руку, даже встаю, но Юрка тянет меня за рукав:
— Молчи уж, грамотей.
Слово берет Соколов:
— Я готов признать, что система управления еще не доработана. Но я не вижу причин, чтобы ставить на ней крест…
— Испытывать машину опасно! — кричит Лихоман. — Я заявляю это официально и сегодня же напишу соответствующий документ!
— Теперь об опасности, — невозмутимо продолжает зам. — Имея такой экипаж, я бы постеснялся говорить об этом.
— Демагогия! — взрывается командор.
— Ваших водителей можно показывать в цирке. Но дело не только в этом. В конце концов, если вы настаиваете, мы, конечно, прекратим испытания. Но при этом не выполним программы. Естественно, что рассчитывать на премиальные в этом случае бессмысленно. — Он делает паузу, и ребята начинают шушукаться. Лихоман молчит. Виталий Павлович что-то шепчет ему, но он только отмахивается. — Я думаю, что при этой ситуации решать судьбу испытаний должен экипаж, — продолжает Соколов. — Докажите, что управление вездеходом несовершенно, и мы немедленно примем меры. При этом мы будем считать испытания законченными, и премиальные останутся в силе. Речь, таким образом, идет лишь о продлении испытаний с упором на проверку системы управления.