Казнь без злого умысла
Шрифт:
– И что, закрыли дело?
– А я почем знаю… Не знаю я, как там в полиции это называется, а только месяца два побегали, да и поутихли. Никому не охота копать, это ж деньги.
– Деньги? – насторожилась Настя. – Какие деньги? Вы о чем, Леонид Иванович?
– Я о Перовской звероферме, о чем же еще. Они давно хотят нас к рукам прибрать, на наше племенное ядро зарятся, вот и мутят воду в области, чтобы дорогу через ферму проложить, нашу ферму ликвидировать, а все поголовье передать им.
– Зачем? – не поняла она.
– Ну как зачем? У нас племенное ядро одно из лучших в стране. Им таких зверей никогда в жизни самим не вывести и не вырастить, у них в селекционной работе никто толком не разбирается, да и кормленцев нет знающих.
– Кого-кого нет? – переспросил
– Кормленцев. Спецов по кормам и рационам. Чтобы вести успешную селекционную работу, нужно, чтобы было, из чего выбирать, – терпеливо пояснил Леонид Иванович. – Если зверей правильно кормить, самцы будут хорошо крыть, самки будут беременеть, донашивать и нормально щениться, норчата получатся здоровенькие, отход будет минимальным, значит, и ремонтное стадо можно хорошо сформировать, выбирать-то есть из кого, и по убою план сделаем.
Незнакомых слов оказалось многовато и для Настя, и для Короткова, пришлось потратить еще несколько минут на разъяснения, благодаря которым выяснилось, что отход – это в данном контексте смертность новорожденных щенков, а ремонтное стадо – рожденные в текущем году норчата, которые по селекционно-племенным качествам могут заменить зверей племенного ядра, в силу возраста больше не способных давать здоровое потомство и подлежащих «списанию». Это и официально так называется: ремонт основного стада. Зато слово «кормленец» официальным не является, никакую должность не обозначает, а применяется к ученым – специалистам-зоотехникам, занимающимся вопросами кормов и составления рационов. А поскольку с кормами в последние лет двадцать в стране совсем беда, то знающий и опытный «кормленец» – на вес золота.
– Ученые, значит, – недоверчиво протянул Коротков. – А я думал, ученые на зверофермах не работают. Они все больше по научным институтам сидят, по лабораториям всяким.
Леонид Иванович бросил на Юру сердитый взгляд.
– И сидят! – с вызовом подтвердил он. – Покуда их оттудова не выкинут под зад коленкой. Вот тогда они на фермы-то и приходят. Не знаете ничего, а ерничаете… Молодежь! У нас главным зоотехником такой человек был, что вам обоим и не снилось! Лучший в России! А до этого – лучший во всем СССР! Сам Тарасевич! Доктор наук, между прочим, профессор. Вот он нам племенное стадо на ноги и поставил. А когда Илюша Чураков, пацанчик совсем еще, пришел к нам ветврачом, они вместе все колдовали, советовались, обсуждали чего-то, ночи напролет сидели то в кабинете у профессора, то дома у него, считали, вымеряли, карточки вручную перебирали, таблицы какие-то составляли. Илюша к профессору прямо прикипел, да и профессор его любил. Он вообще-то почти ни с кем близко не дружил, весь в своей науке был, а вот Илюшу Чуракова полюбил.
– Подождите, – взмолилась Настя, – Леонид Иванович, подождите, я не успеваю все понять, я же в пушном звероводстве не разбираюсь, для меня каждое ваше слово – полная загадка. Какие карточки они перебирали вручную?
Леонид Иванович досадливо крякнул, вылез из-за стола, подошел к шкафу и извлек оттуда изрядно потрепанную папку с завязками. В папке были какие-то документы и сколотая железной скрепкой пачка бумаг, издали напоминавших заполненные вручную таблицы.
– Вот! – Он вытащил из пачки один листочек и положил на стол перед гостями. – На каждого зверя основного стада заводится карточка, в нее вносятся все данные про него. На каждого! А в основном стаде у нас восемнадцать тысяч голов. Это карточка самца, в ней – вот, видите? – отмечено, какого он окраса, какой у него учетный номер, к какой линии принадлежит, родословная до бабушек и дедушек, когда родился, в каком помете, в какой бригаде и на каком отделении содержится, сколько и каких именно конкретных самок он крыл, каковы были результаты оплодотворения и щенения, каковы результаты бонитировки щенков, рожденных от этого самца.
– Бонитировка? – переспросил Коротков.
– Оценка цвета и качества меха, чтобы вам понятнее было, – буркнул Леонид Иванович. – Вы что же, молодежь, думаете, что селекционная работа – это так, тьфу на палочке? Это гигантский труд! Гигантский! Каждый год при подготовке к гону зоотехники и бригадиры на
Голова у Насти шла кругом. Она не была готова к тому, что на нее в разговоре со звероводом обрушится такое количество новой информации. Еще профессор этот… как-то с трудом верится, что доктор наук, известный на всю страну (а Леонид Иванович уверенно назвал его лучшим в СССР и в России), будет вот так запросто работать на звероферме даже не в областном центре, а в обычном, хотя и достаточно крупном, западносибирском городе. Либо Леонид Иванович что-то преувеличивает, либо путает, либо профессор был далеко не лучшим, а возможно, даже и вовсе не профессором.
Наверное, выражение лица у нее при этих мыслях было каким-то не располагающим, потому что Леонид Иванович вдруг нахмурился и пытливо посмотрел на нее:
– Чего не так-то? Сомневаешься? Или опять не поняла?
– Не поняла, – честно призналась Настя. – Насчет профессора… Как-то неожиданно. Никогда не слышала про докторов наук, работающих на зверофермах.
– Так он сидел два раза, – усмехнулся зверовод. – В первый раз еще при Сталине, за вредительство, а во второй раз посадили за взятку и злоупотребления, это уже при Брежневе было. Кто ж его с такой биографией в научный институт возьмет? Он как второй раз отсидел – так на зверофермах и работал, сначала на Перовской ферме, старшим зоотехником, потом его к нам пригласили на должность главного зоотехника. До глубокой старости дожил и до последнего дня работал, ему почти девяносто было, когда помер. Илюша убивался очень… Да мы все переживали, все-таки Тарасевич, этот профессор наш, очень знающий был человек и делу предан.
Она поймала предостерегающий взгляд Короткова, выгнувшего кисть левой руки так, чтобы видны были часы. Юрка прав, времени осталось совсем мало, нужно успеть вернуться в гостиницу и собрать вещи, чтобы ехать к Ворожцу. Про профессора Тарасевича, конечно, интересно, но сейчас куда важнее понять, может ли убийство ветеринарного врача Чуракова быть как-то связанным с проблемами экологии и нашумевшими убийствами. Она, Настя, больше не служит в полиции, но экология – это важно для ее нынешнего задания. Если на севере района в этом смысле неблагополучно, то вести речь о приобретении участка для пансионата неправильно. А вдруг убийства экологов действительно связаны именно с неблагополучием в районе зверофермы? Да, Чураков ветеринар, а не эколог, но, возможно, он был связан с кем-то из погибших? Может быть, консультировал их по вопросам работы зверофермы? И из этого общения вынес какие-то опасные знания?
Или, возможно, все дело действительно в Перовском зверохозяйстве, о котором упоминал Леонид Иванович? Если утвердят проект трассы, проходящей с северной стороны, то Вербицкую ферму ликвидируют и поголовье зверей передадут Перовской ферме. Или продадут ей же за бесценок. А если утвердят южный вариант и Вербицкую ферму сохранят? Что могут предпринять перовские, чтобы улучшить свои позиции в конкурентной борьбе? Первыми в голову приходят два самых простых решения: или навредить Вербицкой ферме и лишить ее потенциала, или украсть ее «фирменные» секреты кормления и тем самым поднять собственный потенциал. Может ли в этих комбинациях головной фигурой стать ветеринар? Может, если он владеет этими секретами. Он не зоотехник, но он дружил с профессором и работал вместе с ним. А вот может ли ветеринар навредить?