Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии
Шрифт:
Добиться метаморфозы петроградской интеллигенции с помощью "Таганцевского дела" Агранову удалось.
"Это был процесс, в свое время ошеломивший нас всех, — писала одна из современниц "таганцевцев". — Скольких жертв знали мы с мужем близко и сами были чудом спасены… <…> Аресты подготовлялись с изысканной ложью и особым зверством. За много месяцев росло чувство надвигающейся трагедии…". [163] Описания жуткого, безумного страха, охватившего всех и вся после того, как "расстрельные списки" были утром 1 сентября 1921 года расклеены на городских перекрестках, мы находим во всех без исключения мемуарах современников "Таганцевского заговора". Этот страх был качественно новымпо отношению даже к кошмарам минувшей эпохи "военного
163
Русская мысль. 21 октября 1971 (№ 2865).
Ведь практически вся питерская интеллигенция тех лет была в той или иной степени недовольна коммунистическим режимом, была "повязана" фрондой 1921 года.
И практически все знали новоявленных декабристов — Таганцева и его "профессоров" — и им сочувствовали. А они вдруг были "преобразованы" Аграновым, увы, не в "декабристов", а в террористов.
И были "показательно расстреляны" вместе с боевиками ПБО.
И — следователям ЧК теперь решать, кто "сообщник" терроризма, а кто лишь "прикосновенен"к нему, решать, так сказать, кто следующий в "профессорскую группу".
Страх разлагает и деморализует. Особенно разрушителен внутренний, перманентный страх, который англичане метко называют "скелетом в шкафу". Создав "на базе" ПБО "профессорскую группу", Агранов сумел подложить такой "скелет" в "шкаф" каждой петербургской интеллигентной квартиры, обитатели которой так или иначе были связаны в начале 1920-х годов с жизнью Дома литераторов и Дома Искусств, вращались в университетских и академических кругах.
Таковыми были почти все заметные питерские интеллигенты.
"Мерзко смотреть на болезнь, которой охвачены огромные толпы, — вспоминает свое ощущение от первого визита в Петроград в 1922 году Н. Я. Мандельштам. — <…> В Петербурге эта болезнь — мания видеть во всех стукачей — достигла самого высокого уровня" [164] . Агранов выполнил поставленную перед ним задачу. С 1921 года и до того момента, пока в ней доминировали представители "поколения таганцевцев", петроградская интеллигенция была вполне управляемой.
164
Мандельштам Н. Я. Вторая книга. Париж, 1978. С. 166.
Но "петроградская интеллигенция" была в начале двадцатых годов лишь одной из многихактивных социальных групп в сложной структуре советского общества. Эффективность воздействия на нее "таганцевской методики" Агранова убедительно доказывала возможность решения куда более глобальной задачи — сделать жестко управляемым все общество. Просто у каждой из этих социальных групп — партийных, хозяйственных, аграрных, военных и т. д. — должна была быть своя ПБО с соответствующей "профессорской" ("партийной", "директорской", "крестьянской", "военной") группой"…
Вот о чем шла речь в августе 1921 года! И можно ли упрекать Агранова в том, что он еще и не уточнил: что же все-таки получил от Шведова Гумилев — ленту для пишущей машинки или для гектографа, и получил ли вообще? Более того — излишние доказательства "конспиративной активности" Гумилева были бы даже и вредными для решения аграновской "сверхзадачи". Ведь, по его замыслу, Гумилев должен был быть расстрелянным в одном строю с боевиками ПБО не как собственно " Гумилев". Он должен был стать для петроградской интеллигенции одним из самых ярких и убедительных примеровтого, что, "невзирая на чины и лица", любая, даже самая незначительная (и даже — чем незначительнее, тем лучше!) прикосновенность кого бы то ни было к любому сомнительному с точки зрения советской власти сообществу можетбыть юридическиистолкована правоохранительными органами этой власти как соучастие в терроризме и наказана самым страшным (чем "страшнее", тем лучше — контраст впечатляет!)образом.
Вот как " пример" Гумилев Агранова и интересовал. Вот в этой "функции" он
Впрочем, нет! Конечно, не только в этой…
XXI
"Дело "профессорской группы" ПБО развивалось стремительно — с момента первых арестов (первые числа августа) до расстрела прошло меньше месяца. В этом спринтерском темпе — свой аграновский расчет: внезапность ошеломляла, деморализуя не только подследственных, но и (что было еще важнее) их высоких покровителей. Ведь помимо Гумилева речь шла, повторим еще раз, о самых видныхпредставителях научных и общественных кругов Северной столицы: Лазаревский — ректор Петербургского университета, Ухтомский — ведущий научный сотрудник Русского музея, Тихвинский — управляющий лабораториями Главного нефтяного комитета ВСНХ. Сенатор Н. С. Таганцев, отец Владимира Николаевича, вообще знал семью Ленина и лично помогал Марии Александровне Ульяновой в 1887 году добиться свидания с сыном Александром, арестованным по делу подготовки покушения на императора Александра III… Естественно, что в отличие от несчастных рядовых германовских и шведовских агентов (и "агентш"), с которыми чекисты-"семеновцы" могли вытворять (и, кажется, вытворяли) буквально все, что взбредет им в голову, Агранов и его ассистенты должны были продумывать буквально каждый свой шаг, каждый ход следствия, постоянно учитывая возможность мгновенной негативной реакции "на самом верху".
Что же касается Гумилева, то в числе его "высоких заступников" постоянно называют Максима Горького и И. П. Бакаева. Участие первого в судьбе поэта документально подтверждено. Об участии второго мы можем судить на уровне "чекистских легенд", но таких, объективная близость которых к достоверно известному историческому контексту настолько высока, что просто проигнорировать их невозможно. Судя по всему, и тот, и другой все-таки успели даже и в такой короткий срок, который понадобился Агранову, чтобы "раскрутить" "Дело "профессорской группы", дойти до верховных советских инстанций, ходатайствуя о смягчении наказания великому поэту, о недопущении смертной казни.
Горький, как, впрочем, и все окружение Гумилева по издательству "Всемирная литература", поначалу степени опасности происходящего не оценил, и привычным уже манером (задержания и аресты в этой среде стали к лету 1921 года делом настолько частым, что и горьковская реакция на них превратилась в бюрократическую рутину) надиктовал "всемирной" машинистке: "Августа 5-го дня 1921. В Чрезвычайную комиссию по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией (Гороховая, 2). По дошедшим до издательства "Всемирная литература" сведениям, сотрудник его, Николай Степанович Гумилев, в ночь на 4 августа 1921 года был арестован. Принимая во внимание, что означенный Гумилев является ответственным работником в издательстве "Всемирная литература" и имеет на руках неоконченные заказы, редакционная коллегия просит о скорейшем расследовании дела и при отсутствии инкриминируемых данных освобождения Н. С. Гумилева от ареста. Председатель редакционной коллегии…" [165] .
165
Письмо в защиту Н. С. Гумилева // Русская литература. 1988. № 3. С. 183.
Через некоторое время Горький и "всемирники", осознав, что дело начинает принимать дурной оборот, отправляют уже в Президиум Петроградской губернской чрезвычайной комиссии бумагу-поручительство за подписями как самого председателя "Всемирной литературы" (Горького), и "председателя Петроградского отдела Всероссийского Союза писателей" (А. Л. Волынского), "товарища председателя Петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов" (М. Л. Лозинского), "председателя коллегии по управлению Домом литераторов" (Б. И. Харитона), "председателя пролеткульта" (А. И. Маширова (Самобытника)): "Ввиду деятельного участия Н. С. Гумилева во всех указанных учреждениях и высокого его значения для русской литературы нижепоименованные учреждения ходатайствуют об освобождении Н. С. Гумилева под их поручительство" [166] .
166
Цит. по: Лукницкая В. К. Николай Гумилев. С. 294, даты нет.