Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии
Шрифт:
Но как такое возможно?!!
Возможно! И умница Терехов, единственный среди наивно-восторженных энтузиастов "перестроечных" 1980-х, не понаслышке знакомый с реальными масштабами и возможностями советской юридической казуистики, выволок-таки в своем журнальном "письме" на свет, на всеобщее обозрениеэто жуткое, секретное оружие КГБ, этого Минотавра, порожденного Яковом Аграновым именно в ходе "Таганцевского расследования" 1921 года. Правда, оставил это без комментариев. Кто знает, тот поймет. И без того сказано слишком много:
СОВЕРШЕННОЕ ГУМИЛЕВЫМ
XV
Помню, как, вчитываясь в загадочный текст странной тереховской "индульгенции", мы недоумевали над фразой: " Соучастиемнедонесение по закону не является".
Недонесение — один из видов прикосновенности к преступлению (это знает любой обладающий элементарными познаниями в области основ права человек). Конечно, прикосновенность не является соучастием.А мошенничество, например, не является убийством. А алгебра — геометрией. А Санкт-Петербург — не Токио. А женщина — не мужчина. Зачем об этом напоминать?
"..Допустим, Гумилев действительноуличен только в недонесении, — удивлялся Д. Фельдман. — Что же помешало юристу указать, какой закон определил судьбу поэта? Попытаемся разобраться.
Вероятно, в данном случае следует вспомнить постановление о "красном терроре", принятое Советом народных комиссаров 5 сентября 1918 года. Этот декрет гласил: "Совет народных комиссаров, заслушав доклад Председателя всероссийской чрезвычайной комиссии по борьбе с контрреволюцией, спекуляцией и преступлением по должности о деятельности этой Комиссии, находит, что при данной ситуации обеспечение тыла путем террора является прямой необходимостью, <…> что необходимо обеспечить Советскую Республику от классовых врагов путем изолирования их в концентрационных лагерях, что подлежат расстрелу все лица, прикосновенные к белогвардейским организациям, заговорам и мятежам, что необходимо опубликовать имена всех расстрелянных, а также основание применения к ним этой меры".
Список расстрелянных с указанием "основания применения к ним этой меры" и в самом деле опубликован. Правда, мы предполагаем, что в газету поступили ошибочные сведения, а Гумилев виновен тольков недонесении. Считался ли он в этом случае "прикосновенным" и как вообще тогда понималась "прикосновенность" к заговору?
В дореволюционном уголовном праве <…> различали три типа "прикосновенных". Таковыми считали и недоносителей — тех, кто, зная об умышленном или уже содеянном преступлении, имел возможность донести о том до сведения правительства, но пренебрегал сей обязанностью. Вероятно, и в 1918 году принималась эта трактовка — другой не было. Но в "Руководящих началах по уголовному праву РСФСР" (постановление Народного комиссариата юстиции от 28 декабря 1919 года) о "прикосновенных" уже ничего нет, зато подробно сказано о "пособниках".
Следовательно, если иметь в виду постановление о "красном терроре", то не так важно, доказаны или нет предъявленные Гумилеву обвинения. "Прикосновенным" (или "пособником") его бы все равно признали, и приговор был бы тот же" [144] .
Но
Постановление Народного комиссариата юстиции от 28 декабря 1919 года — это создание юридической базы для последующего, уже известного нам январского постановления ВЦИК и Совнаркома о приостановлении "красного террора" (17 января 1920 года).Это создание юридической базы для грядущего "периода мирного сосуществования систем", для "социализма с человеческим лицом".
144
Фельдман Д. Дело Гумилева. С. 267–268. Выделено везде Д.Ф.
В эпоху "военного коммунизма" расстреливали за "прикосновенность". Это — варварство.
Теперь же, после вступления в действие "Руководящих начал по уголовному праву РСФСР", расстреливать стали за "пособничество" (т. е. за "соучастие"). Это хотя и круто, но — уже в пределах общеевропейского "правового поля". Ведь речь идет о соучастии в террористических актах, в вооруженной борьбе против государства. Правовое европейское сознание, решительно отторгавшее юридическую практику "красного террора", вполне могло вместить предложенную Наркоматом юстиции в декабре 1919 года "смягченную" формулу карательных действий ВЧК. Но означал ли выход указанных постановлений Наркомата юстиции, Совнаркома и ВЦИК отказ "диктатуры пролетариата" от внутриполитического террора не на словах, а на деле?
Нет!
В процессе установления степени вины преступника между "прикосновенностью" и "соучастием" возникает тончайшая диалектическая связь, основанная на необходимости установления мотивов его действий. За одни и те же действияпри разной трактовке этих мотивов преступнику можно инкриминировать и прикосновенность, и соучастие! В этом-то и заключается гениально простое и эффективное оружие "цивилизованных" политических репрессий, апробированное Яковом Аграновым в 1921 году.
Чтобы понять ослепительную красоту аграновского замысла каждый читатель может смоделировать следующую ситуацию.
Допустим, что ваш друг в доверительном разговоре сказал вам, что он является членом террористической организации, целям которой вы (хотя бы отчасти) сочувствуете. Разговор этот, разумеется, остался между вами. Представим затем, что по просьбе вашего друга вы исполнили некое мелкое поручение. А через какое-то время, когда вы, в общем, и позабыли о давней дружеской встрече, та организация, в которой ваш друг состоял, совершила террористический акт и оказалась в эпицентре полицейского расследования.
Что из этого следует?
Во-первых, вы оказались преступником, ибо не донесли на вашего друга в органы безопасности и тем самым содействовали осуществлению преступления.
Но не это самое интересное.
Во-вторых , у государственных структур, ведущих дело, появляется мощное орудие давления на вас, причем — давления, осуществляемого на совершенно законном основании.
Именно здесь в полной мере реализуется диалектика понятий "прикосновенность" и "соучастие".