Кексики vs Любовь
Шрифт:
Господи, что будет с мамой?
Что с её гостями?
Тут же все сплошь да рядом — почтенные матроны советского выпуска. Их же сейчас всех кондратий хватит!
Мои глаза лихорадочно шарят по залу, в поисках первых признаков инсультов, инфарктов, обмороков или горящих факелов. Кто его знает, как люди от шока оправляться будут…
Не видно, правда, ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого. Зато у всех присутствующих дам глаза определенно на лоб повылазили. И рты пооткрывались. И те, кто сидел на дальних столиках начали подтягиваться поближе. Медленно так, крадучись…
Я впиваюсь взглядом в маму. В последнюю очередь, потому что честно — страшней всего было представить её реакцию. Ведь этот перфоманс был подарен ей от моего имени главным образом.
Мне уже пора начинать считать себя сиротой?
У мамы блестят глаза.
У мамы зарумянились щеки.
А еще у нее на лице такая коварная улыбка — что у меня чуть-чуть легчает на душе.
Она сейчас смакует момент, явно!
Такой скандал, и на её юбилее!
Хлеще сплетни не будет — ни в поселке, ни в одной из тех школ, где мама преподавала. Да что там, даже девочки-официантки скучковались в уголке у сцены, шушукаются и хихикают, не стеснясь глазея в сторону парня, что уже раскручивает над своей головой сорванную с груди майку.
Ла-а-а-адно!
Меня сейчас никто убивать не будет, инфаркта у матери, кажется, не придвидится, и что же из этого вытекает?
Правильно!
Я смогу выделить сто процентов необходимого мне времени на расправу над зачинщиком этого безобразия.
— Бурцев… — я говорю это ласково, так убийственно ласково, что на месте этого поганца я бы уже испарилась куда-нибудь в район орбиты Юпитера.
— А? — говорит-то он ангельским голосочком, будто даже и не подозревает, сколько сильных и ярких метафор у меня в голове сейчас для него роится. Но я слышу и чувствую всем обострившимся своим существом, как медленно, но верно мерзавец отступает от меня подальше.
Думает, если я не смотрю ему в глаза — значит, есть время на побег.
Ха-ха-ха!
Смерть не обязана быть быстрой!
Медленно-медленно — просто потому, что я все еще помню Маринкино предупреждение, что платье может лопнуть у меня на спине от любого резкого движения — я разворачиваюсь к нему.
Так и есть… Бесстыжая Тимова морда смотрит на меня отнюдь не с расстояния вытянутой руки. Не-е-ет. Он уже отошел шагов на пять. И я безнадежно отстаю.
— Стриптизер? — произношу свистящим шепотом. — Ты заказал моей маме на юбилей стриптизера? От моего имени?
— Да ладно тебе, Кексик, — белозубо щерится Бурцев, но отступать при этом в сторону выхода не прекращает, — тебе что, мальчик не понравился? Ну так и не для тебя ж подарок. А от тебя! Ты должна учитывать мамины интересы!
Тонкая ниточка, на которой держалось мое терпение, лопается с тонким звенящим звуком. Я срываюсь с места, припуская вслед за Бурцевым.
Убью гада!
Догоню и убью!
Главное не дать ему от меня оторваться. Догнать и вцепиться зубами в горло…
Да вот засада — против меня играют не только чертовы каблуки, но и сама судьба. Тимурчик вылетает из ресторана как раз через тот закрытый проход, который, по словам Маринки, готовили для какого-то другого мероприятия. Даже странно — она вроде говорила, что эти двери будут закрыты.
Увы, открыты!
И я с размаху влетаю в разноцветье ярких пестрых лент. Мне и со стороны-то показалось, что их многовато, но вот сейчас они оказываются очень некстати — Бурцев буквально скрывается в них. Только ржет злорадно где-то впереди, где я не могу его разглядеть.
Удушу паршивца. Вот возьму свои нежные ручки в ручки, положу их ему на шею его бычью, да как сдавлю! Ух!
Отплевываясь и отпуская не самые цензурные ругательства, я пробираюсь сквозь туннель, сплошь завешанный лентами, шелковыми цветами и полосами тюля. Не видно нифига, кроме того, что очевидно маму ресторан за что-то невзлюбил. Такую красоту и мимо наших гостей пронесли. Правда, может, они все-таки перестарались с украшательством?
Мне в какой-то момент начинает даже казаться, что каблуки по ковровой дорожке начинают ступать как-то по-другому. Глуше, что ли… И будто бы твердость покрытия под толстым ворсом становится какой-то другой.
— Кексик, ты уже меня простила? Я могу выдыхать?
Ехидный голос Бурцева впереди будто подхлестывает меня. И правда! Я отвлеклась. Засмотрелась на ленточки, а впереди меня, между прочим, пять литров крови ждут.
Я прибавляю шаг!
Нарочно стараюсь, чтобы каблуки мои цокали как можно четче. Жаль, ковер их звуки приглушает, конечно, но вроде как даже не смотря на это выходит неплохо.
Пусть слышит, как к нему шагает его мучительная гибель! Ох!
Я совсем не ожидала, что эта дивная дорожка внезапно окончится, да еще и неожиданной маленькой ступенькой. К счастью, у меня не получается ничего сломать — спасибо огромному — реально огромному плюшевому белому кролику, что встречает меня и служит этакой подушкой безопасности.
Восстановив равновесие на шатких каблуках, я оглядываюсь и понимаю — стою уже не на земле, а на пришвартованной как раз напротив маминого ресторана яхте. Вся эта дорожка из арок, тюля и тонны лент вела именно сюда. И здесь я почему-то не вижу Бурцева, зато вижу яркую бирюзовую ленту, которая привязана к лапе кроля и тянется дальше, вдоль белого ограждения. И брелочек на этой ленте висит, с удивительно весомым медным ключом.
И возможно, я бы не обратила на это никакого внимания — знаю же, что яхта была зафрахтована каким-то богатым перцем для мероприятия, тут ничего для меня быть не может — если бы брелочек не был в форме кексика. Красивого такого кексика. Розовенького, со сливочным кремом, и клубничкой вместо шляпки.
Ну не бывает таких совпадений!
— Бурцев, где ты?
Окликаю, оглядываюсь, вострю уши.
На яхте тихо, и как будто вообще никого нет.
Ни шороха, ни звука, ни смешка.