Кенгуру
Шрифт:
Где-то между шестым и седьмым фонарем Варью ощутил на лице у себя влагу; Жожо как раз поднялась на цыпочки и прижалась щекой к его щеке. Варью поцеловал ее и попытался отодвинуть от себя, но Жожо упрямо цеплялась за шею, ища его рот. Варью почувствовал, что губы ее дрожат.
— Ты что? Ревешь? — спросил он.
— Не реву я,— ответила девушка и, не удержавшись, всхлипнула.
Под фонарем Жожо ускорила было шаг, чтобы поскорее оказаться снова в тени. Но Варью удержал ее, повернул к свету ее лицо. Из глаз Жожо текли слезы.
— Плачешь...
— Да не плачу я,— сказала она упрямо, с вызовом,
Варью взял Жожо за плечи и внимательно, словно впервые увидев, рассмотрел по-мальчишески дерзкое, милое личико, блестящие от слез глаза, аккуратный, точеный носик, яркие, свежие губы. Его вдруг поразила ее юная, цветущая прелесть. Было странно: как это он прежде не замечал, что она такая красавица? Жожо, с ее гладкой, чистой кожей, легко смуглеющей от загара, стройной шеей, полными губами, действительно была хороша... Прижав к себе девушку, Варью покрыл поцелуями ее лицо, шею, губы. Тело ее у него в руках казалось хрупким, почти девчоночьим. Жожо не относилась к числу сильных, ширококостных, широкозадых девиц: фигура ее, ноги, руки были изящными, упругими, движения — легкими...
— Ты чего плачешь?
— Потому что люблю тебя.— И слезы полились у нее из глаз еще обильней.
Варью, растроганный, долго целовал мокрое лицо Жожо, чувствуя, как все сильнее желает ее близости. Потом схватил ее за руку и потянул в сторону Церковной площади, где в тени деревьев стояли одинокие скамейки.
— Не пойду я на площадь, — всхлипывая, сказала Жожо,
— Не хочешь?..
— На площадь не пойду. Там за церковью все время кто-то шевелится.
— Может, к железной дороге, на насыпь?
— И туда не пойду.
— Почему?
— Так.
— Не хочешь, значит?..
— Я люблю тебя, Ворон.
— Теперь и я тебя очень люблю.
— Тогда идем к нам,— сказала Жожо и потянула Варью в сторону Черкесской улицы.
— А отец?
— Его нет сейчас, в Пакш послали.
— В Пакш? Точно?
— Точно, пошли...
— А мать?
— На работе. Смена кончается в десять, полодиннадцатого она дома будет. Самое раннее. А то и позже.
Варью такой вариант понравился. Он еще раз поцеловал девушку, и они торопливо двинулись на Черкесскую улицу.
В самом начале улицы Жожо поздоровалась с какой-то старухой. Варью снова забеспокоился. Он даже остановился:
— Слушай, а это точно, что матери нет дома?
— Иди, иди, точно. Если хочешь, я первой войду и проверю.
Дом был невелик: маленькая веранда, два окна на улицу, шиферная крыша. Дворик размером с носовой платок; на нем едва умещались два хлева да несколько деревьев. Перед верандой всползал на высокие подпорки виноград, закрывая стекла. Стоя в воротах, Варью оглядел двор.
— Можно, входи,— послышался приглушенный голос Жожо.
Варью прикрыл калитку, поднялся по ступенькам на веранду. Жожо взяла его за руку и ввела в темный дом.
Она закрыла на ключ дверь прихожей, оставив ключ в замке. Потом прижалась к Варью, поцеловала его; на минуту включила свет.
— Идем, угощу тебя палинкой.
Варью послушно пошел за ней.
Кухня была просторной, чистой, тщательно прибранной. Возле стены на полу стояли большие стеклянные банки с плотно завязанными горлышками.
— Что это?
— Сусло. Отец из него варит палинку. Два кило фруктов, две части воды и одна часть сахара...
— И где он варит?
— Здесь, дома, на газовой плите.— Жожо убрала палинку обратно в шкаф, ополоснула стопки, поставила их на место.
Варью топтался рядом, ожидая, когда она наконец кончит с посторонними делами; не дождавшись, зашел со спины и обнял девушку.
— Хороший у вас дом,— сказал он, думая, впрочем, совсем о другом.
— Две комнаты, все удобства,— ответила Жожо.— Родители пятнадцать лет деньги на него копили, да еще лет двадцать надо ссуду в сберкассу выплачивать...
Варью, протянув руку, выключил свет и крепко стиснул девушку в объятиях.
— Ой, задушишь ведь, Ворон,— счастливо засмеялась Жожо и тут же, вырвавшись у него из рук, исчезла в темном коридоре.Подождав минуту, Варью позвал:
— Жожо...
Она не откликнулась. Варью ощупью двинулся следом за ней. Он услышал шелест простыни, глухой звук упавшей подушки, потом тихую музыку: Жужа Конц пела «Время бежит». Варью наткнулся на дверь, распахнул ее и оказался в темной комнате, пахнущей яблоками. Он прикрыл за собой дверь, ощупью двинулся дальше. Музыка звучала здесь отчетливее. Он нашел наконец и вторую дверь, медленно открыл ее — и прежде всего увидел большой старый радиоприемник; бледное зеленоватое сияние его шкалы освещало тахту, горку и темный, массивный платяной шкаф. Жожо уже постелила на тахте и лежала, накрывшись одеялом, не шевелясь, будто спала. Варью тихо закрыл дверь; стараясь ступать на носки, подошел к тахте, наклонился, поцеловал девушку. Жожо не шелохнулась. Сбросив ботинки и брюки, Варью лег рядом с ней. Жожо была совсем раздетой. Он обнял ее. Жожо тихо сказала:
— Рубашку... тоже.
Варью сел, стянул через голову рубаху, бросил ее на ковер. Жожо тем временем повернулась на бок.
— Это моя постель,— прошептала она.
Через мгновение они забыли обо всем...
... Когда Варью очнулся, по радио передавали заметки политического обозревателя. Они с Жожо по-прежнему лежали в объятиях друг друга, но уже расслабленные, счастливые. Впервые Жожо отдавалась ему в постели. Прежде это всегда случалось где-нибудь на уединенной скамейке, или под стеной, или на насыпи у железной дороги. Варью никогда бы не поверил, что разница так велика. Белая простыня, мягкая подушка, нагота Жожо — все это наполняло его глубокой и легкой радостью... Жожо вдруг высунула язык и, словно собачонка, облизала ему лицо...
— Любишь меня? — спросила она.
— Очень.
— А как — очень?
— Вот так, — сказал Варью, стискивая девушку.
— Одну меня любишь?
— Ну да.
— Скажи: люблю тебя одну.
— Люблю тебя одну. А ты сама не чувствуешь?..
— Сейчас — чувствую. А уйдешь, опять буду реветь.
— Реветь не надо.
— Боюсь я, вдруг ты подцепишь кого-нибудь и не будешь меня любить. А может, ты меня совсем и не любишь... Я так хочу, чтобы ты любил меня,— все говорила и говорила Жожо, целуя его.