Кенгуру
Шрифт:
— Чего-чего? — спросил Балог.
— Здесь бы кстати была одна молодая ос женского пола...
— Баба, что ли?
— А, баба... Не баба, а такое специальное устройство. Для повышения настроения и придания смысла всей этой муре...
— Чокнутый ты, сынок...
— Конечно, чокнутый да еще кенгуру... Пошли лучше посмотрим на рыбаков.
Перейдя шоссе, они спустились к реке и остановились возле баркаса. Рыбаки в резиновых передниках все еще продавали рыбу, ловко доставая ее сачком из трюма. На мостках стояли в очереди двое мужчин и четверо женщин. Варью захотелось посмотреть, что они будут покупать. Один мужчина попросил судака
— Тоже жизнь...— сказал Балог, кивая в сторону барж.
— А что, не такая уж плохая жизнь,— отозвался Варью.
— Сорок лет — вниз-вверх по Дунаю... От Регенсбурга до Черного моря. Жен с собой возят, пеленки сушат на палубе...
— Ну и что? Плохо это? Пьют пиво, мясо рубают. Рыба всегда, жареная, вареная... Мы разве лучше живем?
— Мы? Ну, об этом не будем... Не проголодался еще?
— Проголодался. Кишки слиплись.
Они не торопясь шагали по берегу. Ветер нес с воды запах рыбы. В плоскодонках часто забывали мелочь, приготовленную для приманки, и она гнила там, в мелких лужицах на дне. Запах был остр, но не неприятен. Он напоминал запах реки где-нибудь в излучине или возле песчаной косы, куда во время волнения выбрасывает стволы и ветки упавших деревьев.
Варью и Балог выбрали столик на открытом воздухе. Отсюда видна была вся излучина, от Мадочи до Усода. Они ели уху, а на второе — творожную чусу. После чусы Варью заказал литр пештского рислинга и бутылку содовой. Сидели, потягивали фрёчч. После третьего стакана Балог заговорил:
— Вот болтаемся мы, Варью, по стране как дерьмо в проруби. То в один конец едем, то в другой — только приехать никак не можем. А мне ох как охота куда-нибудь приехать. Чтобы домой, к себе...
— Приехать? И — конец... Так, что ли?
— Конец? Почему конец?
— Мы в пятидесятых годах на Вацском шоссе жили... Я из окна целый день на машины смотрел. Как они все едут, едут куда-то... А я дома сижу взаперти... Отец тогда в больнице лежал, мать с сеструхой работали. А я из окна на машины смотрел. А они проезжали мимо... Мне тогда казалось: все интересное в мире происходит только на дороге... Там только и идет настоящая жизнь... И мечтал я тогда об одном: сесть в машину и поехать... Человек все время должен двигаться куда-то, ехать, так ведь?
— И приезжать.
— А приехать — это конец, гибель. Вы уж мне поверьте: самое главное — ехать. Остановитесь — тут все и обнаружится.
— Что обнаружится?
— Вонь, например... На сиденье в уборной — чье-то дерьмо... Труба канализационная лопнула... От соседей пришли с опросным листом...
— От каких соседей?
— Я знаю?.. Может, сосед уполномоченный...
— Какой уполномоченный?
— Не все равно? Какой-нибудь уполномоченный, с каким-нибудь опросным листом.
— Ты где живешь, Варью?
— Я?
— Ты. Где ты живешь?
— В Кёбане,
— Любит тебя зять?
— Любит, конечно.
— Спишь ты где?
— В кухне. Мне там неплохо... Только вот вставать утром приходится рано, даже в выходные... Сеструха у меня добрая. Чай дает. Хлеб я сам покупаю, зато она его мне поджаривает. У нее, знаете, ребятишки... Двое... Я у них живу, как царь. Один в целой кухне. А они — в комнате, вчетвером.
— Отец-то твой жив?
— Нет, помер.
— А мать, разумеется...
— Точно, замуж вышла. За одного мужика. Хороший мужик. На рынке работает, на площади Бошняк. Не знаю, что он делает там, но зарабатывает неплохо.
— Я бы на твоем месте в партию вступил...
— Думал я об этом уже. Только как-то страшновато: народ там все чужой...
Выпили еще по стакану вина; потом сидели, смотрели на Дунай, на рабочих за соседним столиком; на цыган-музыкантов в зале, за стеклянной стеной; друг на друга. Иштвану Варью снова вспомнилась светловолосая девчонка с улицы Незабудка. Он как раз думал о ее ногах, покрытых густым загаром, когда Балог снова заговорил:
— Слушай, ты заметил эти маленькие чистенькие домики вдоль дороги? Красота: садик, сливы, варенье... Я вот думаю: найти бы мне здесь какую-нибудь вдовушку. С домиком, с садом... Сразу бы моя жизнь вошла в колею.
— Вы не женаты?
— Развелся.
— Дети есть?
— Один, да ему уже девятнадцать лет. Хороший парень. Дорого он мне обошелся, но овчинка стоила выделки... Ну, это ясно. Об этом я уже не говорю... А вот сейчас бы найти подходящую бабенку... Этакую чернявую, в теле... и чтобы домик был и садик... Вот тогда бы я сказал, что бог меня услышал... Знаешь, сильно нравится мне этот Пакш. Шоферы сюда ездить не любят — а я вот без звука сажусь и еду, когда надо. Во-первых, работа. Во-вторых, присматриваюсь, приглядываюсь. Атомная электростанция здесь строится, значит, шоферы нужны, верно?
— Верно.
— Ну, а если верно, то вот он тут, я. Если б найти бабу, чтобы любила меня и чтобы у нее кое-что было, так я бы не задумываясь здесь остался.
— И что бы вы делали?
— Дунай же здесь, Варью. Перво-наперво, уток развели бы с женой, кроликов... Опять же — свинья... Ты свиной сыр любишь, Варью?
— Что?
— Ну, зельц.
— Люблю.
— Ну вот. Все у нас было бы: зельц, домашняя колбаса, вареное сало, весной рыба. Лодку бы я держал, как все. Вон там, у пристани. Выкрасил бы ее в черный или в коричневый цвет. Проконопатил бы мхом, как полагается. Я всегда свою жизнь так себе представлял, что у меня лодка есть. Чтоб после службы выгрести подальше и рыбачить. А вечером жена испечет, что наловил.
— Вы в Пече живете?
— Теперь в Пече.
— Знаете, мы в Кёбане по-другому живем.
— Как по-другому?
— Если в субботу у меня рейса нет, я уже часов с трех сижу в «Мотыльке».
— Думаю, за выпивкой...
— За бутылкой пива. Сижу и жду ребят.
— А меня в субботу домой тянет...
— Домой? Вы сказали ведь, что развелись, один живете. Что нет у вас никого...
— Я в том смысле, что если б кто-то был... Словом, если б я, например, жил здесь, в Пакше, в собственном домике... Жена бы уток откармливала, я бы в Дунауйварош ездил... Купили бы телевизор, кушетку, пальто...