Кьеркегор за 90 минут

Стретерн Пол

Но как только мы приступаем к исследованию своего собственного существования, мы обнаруживаем, что оно является большим, чем просто «здесь». Оно должно быть пережито. Оно должно быть преображено в действие посредством "мысли субъекта". Это важнейший элемент нашей субъективности, который ведет к субъективной истине. Теперь мы понимаем, что имел в виду Кьеркегор, когда говорил, что "личность есть истина".

Для Кьеркегора существует два рода истин. Объективные истины, например, исторические и научные, относятся к области внешнего. Они могут быть проверены, исходя из внешних критериев. Другими словами, объективная истина зависит оттого, что сказано. Субъективная истина, напротив, зависит от того, каким

образом это сказано.

В отличие от объективной, субъективная истина не имеет объективных критериев. Для пояснения этого Кьеркегор приводит в пример двух молящихся людей. Первый молится "истинному Богу" (разумеется, христианскому), но его душевное состояние при этом «ложно». Второй — язычник, молящийся примитивному идолу, но с "безраздельным стремлением к бесконечному". По Кьеркегору, именно последний обладает субъективной истиной, потому что молится искренне, «истинно». Таким образом, кьеркегоровское понятие субъективной истины сродни понятию искренности. Оно связано со страстной духовной активностью.

Субъективная истина более важна для Кьеркегора, так как она соединена с самой сутью нашего существования. Как мы уже видели, она не связана ни с каким объективным критерием. Напротив, она связана с «иррациональным», которое остается после того, как анализ устраняет все объективные критерии. Поэтому субъективная истина касается основания ценностей — не того, «правильны» ли они, а самой природы нашего отношения к ним.

С этой точки зрения, мораль не может иметь своего основания в объективном. Довольно забавно, но в этом Кьеркегор подобен Давиду Юму, шотландскому философу XVIII столетия, атеисту и скептику. По мнению Юма, мы можем познать лишь то, что доступно нашим ощущениям. Познавая ощущения, мы образуем так называемые факты. Но из этих фактов невозможно вывести никакую мораль. Из того, что умеренность приводит к должному поведению, вовсе не следует то, что мы должны быть умеренными. И Кьеркегор, и Юм согласны в том, что невозможно перейти от изъявительного наклонения к побудительному (от «есть» к "должно быть"). Подобные попытки включить этику в философию сейчас называют натуралистическим софизмом.

Но уверенность Кьеркегора в преимуществе субъективной истины над объективной заставила его усомниться в юмовском утверждении о первичности фактов. Кьеркегор верно заметил, что даже они могут зависеть от нашего отношения. Ценности человека в значительной степени определяют «факты». В одной и той же ситуации правоверный христианин и охотник за развлечениями могут увидеть разные «факты»: например, если оба они оказались в борделе или в монастыре. В этом смысле каждый человек является творцом своего мира. Он создает этот мир посредством своих ценностей.

В этой мысли нетрудно угадать зародыш будущего релятивизма, популярного в наши дни, с его пренебрежением понятием объективной истины. Кьеркегор также предвосхищает феноменологию XX века, которая рассматривает все формы сознания как «интенциональные»: сознание всегда нацелено на что-то. То, что мы намереваемся совершить в мире, заставляет нас видеть его именно так, а не иначе. Кажущаяся банальность этого утверждения приобретает глубинный смысл, когда мы осознаем, что речь идет о созидающей активности нашей воли, так же как и в случае с замечанием Витгенштейна: "Мир счастливого человека — это вовсе не то же самое, что мир несчастного человека". Кьеркегор понял, что человек видит тот мир, который он хочет увидеть. Желания же, в свою очередь, зависят от ценностей, которые он избрал, которыми он живет, ценностей, которые делают его тем, что он есть. Таким образом, Кьеркегор утверждает, что те ценности, которые создают человека таким, какой он есть, делают именно таким и мир.

Такая феноменологическая точка зрения может быть истинной для ученого, который верит в науку, чей мир, несомненно, иной, чем мир историка,

имеющего дело с историей. Однако у этой точки зрения есть серьезные недостатки. Главный из них — опасность солипсизма (мнения, что реально существую лишь я, а весь мир находится внутри меня). Кьеркегор говорил, что лишь я несу ответственность за свой мир, то есть мир, в котором я живу. Это утверждение было доведено до своего логического завершения в XX веке экзистенциалистом Жан-Полем Сартром. Служа рядовым во французской армии в 1940 году, он почувствовал, что должен взять на себя ответственность за всю мировую войну. Такой утонченный эгоцентризм (который по силам лишь подлинному интеллектуалу) может быть моральной опорой, но не может дать много полезного в практическом плане.

Но Кьеркегор искал именно моральную опору. Его целью было сделать жизнь максимально интенсивной. Только так мы можем увидеть жизнь такой, какова она есть, то, для чего она, и чем она может быть.

Существование — это всегда колоссальный риск. Мы не можем определить, является ли тот жизненный путь, который мы выбрали, правильным. Каждый, кто полностью осознает это, кто постоянно помнит об этом, тот, по мнению Кьеркегора, все время испытывает тоску. Эта субъективная истина, не опирающаяся ни на что объективное, имеет своим основанием Ничто. Это следует понимать буквально. Поэтому мы приходим к осознанию ничтожности существования, полной неуверенности, которая находится в самом его сердце. Жизнь в своих основах неуловима и мимолетна.

Даже разум противоречив. В нем сталкиваются действительность и возможность, присутствие и отсутствие. (Как говорил Кьеркегор, "мы понимаем прошлое, а живем будущим".) Поэтому сознание противоречит самому себе, оно «раздваивается».

Как заметил Кьеркегор, двойственность мира и сомнение произрастают из одного основания. (Они происходят из «двоякости», сомнение означает наличие двух возможностей.) Само сознание является формой сомнения. Это подчеркнул уже Декарт, философ, который усомнился во всем, но в конце концов пришел к выводу, что не может сомневаться в самом акте своего сомнения, и что он прежде всего мыслящее существо. И все же Кьеркегор показал, что разумная мысль, будучи далека от того, чтобы быть очевидной, сама является формой сомнения. Почему? Потому что, размышляя, мы сомневаемся в самом нашем существовании.

Но, утверждая это, не уподобляемся ли мы змее, проглотившей свой хвост? Действительно, здесь мы вступаем на очень зыбкую почву, а несколько возможных утверждений делают наше присутствие даже еще более ненадежным. К примеру, конечно, можно сказать, что существование сознания находится под сомнением, но может ли тогда нечто, не существующее вообще, что-нибудь делать, в том числе и сомневаться в своем существовании? На этот аргумент защитники Кьеркегора отвечают: он не отрицает существование сознания, а всего лишь сомневается в нем. Это очень важный момент. Кьеркегор утверждает лишь то, что "сомнением можно уничтожить сознание". Снова возвращаясь к юмовскому скептицизму, Кьеркегор показывает, что можно поставить под вопрос целостность сознания. Мы не получаем целостность в опыте, переходя от одного момента к другому. Все, что мы получаем в опыте — это мгновение, настоящее.

Таким образом, сознание очень ненадежно. Когда мы задумываемся об этом, существование становится еще более рискованным. И это видно еще отчетливее, если мы помним о том, что в любой момент можем умереть. Об этом мы узнаем из опыта, а также из предыдущего утверждения об отсутствии целостности в сознании. Равным образом мы не должны забывать о той полной свободе, которой пользуемся ежеминутно. Мы можем выбрать все, что угодно — мы можем полностью перевернуть нашу жизнь. В каждый момент мы сталкиваемся с абсолютной свободой. Это — реальность, в которой мы живем. В итоге, когда мы до конца понимаем эту реальность, мы испытываем «ужас».