Кес Арут
Шрифт:
Затем мы поехали в город, чтобы получить разрешение взять с собой этих детей. Нам сказали, что власти сейчас находятся на совещании и решают судьбу только что прибывшего конвоя. Тем не менее, сестре Б. удалось поговорить с одним знакомым ей человеком, который разрешил ей взять детей с собой и посоветовал дать им фальшивые имена в паспорте. Этого нам было достаточно, и, возвратившись в госпиталь, мы в тот же вечер переехали с нашим багажом, детьми и всем, что у нас было, в гостиницу в Ерзнка. Санитары-турки в госпитале хорошо отнеслись к нам. «Вы сделали доброе дело, взяв этих детей», — говорили они.
В гостинице на 8 человек мы смогли получить только одну маленькую комнату. Ночью раздался ужасный стук в нашу дверь. Кто-то спросил, здесь ли живут две немки. Затем все опять
Затем мы отправились к мутесаррифу, с которым раньше мы не могли добиться свидания. Этот человек был воплощением дьявола, его поведение соответствовало его внешности. Он заорал на нас: «Не дело женщин совать свой нос в политику, нужно уважать правительство». Мы ответили ему, что действовали бы точно таким же образом, если жертвами были мусульмане, и что политика не имеет никакого отношения к нашим поступкам. В ответ он сказал, что нас выгнали из госпиталя и что мы встретим такое же отношение с его стороны, ибо он не потерпит нашего пребывания здесь и, конечно, не разрешит нам поехать в Харберд за нашими пожитками, а отправит прямо в Себастию. Самое худшее заключалось в том, что он запретил взять с собой детей и сразу же послал жандарма забрать их из нашей комнаты.
Возвращаясь домой, мы действительно встретили детей, но их торопили, и они прошли мимо нас так быстро, что мы были лишены возможности даже возвратить им их деньги. Тогда мы попросили доктора Линденберга проследить, чтобы эти деньги были вручены детям, но для того, чтобы узнать, где они находятся, он должен был обратиться к турецкому офицеру. В момент нашего отъезда, когда нам сказали, что они убиты, а мы не имели уже возможности производить дальнейшие поиски, вышеупомянутый Риза-бей пришел к нам и попросил эти деньги якобы для того, чтобы вернуть их детям. Мы решили потратить их на освобождение других армян.
В Ерзнка теперь на нас смотрели с подозрением. Нам не разрешили остановиться в гостинице и поместили в доме, покинутом армянами. Вся эта обширная часть города казалась мертвой. Люди появлялись здесь только для того, чтобы грабить дома; в некоторые из них уже были вселены семьи перемещенных мусульман. У нас была крыша над головой, но никто не приносил нам пищи. Тем не менее, мы ухитрились послать записку доктору А., который любезно разрешил нам вернуться в госпиталь. На следующий день мутесарриф прислал безрессорный багажный экипаж, в котором мы должны были совершить семидневное путешествие в Себастию. Мы дали ему понять, что не поедем в этом экипаже, и после того, как к ним обратился доктор А., они прислали пассажирский экипаж и пригрозили, что арестуют нас, если мы сразу же не уедем. Это было в понедельник, 21 июня, и нам хотелось подождать австрийцев, которые должны были прибыть во вторник утром, чтобы совершить переезд в их компании. Но доктор А. заявил, что он не сможет больше защитить нас, и нам пришлось уехать. Доктор Линденберг был настолько любезен, что проводил нас до Рифахии.
В первый день путешествия мы видели пять трупов: один из них — труп женщины, на ней была одежда; другие трупы были без одежды, а один — обезглавлен. Как нам рассказал сопровождавший нас жандарм, по одной с нами дороге ехали два турецких офицера, которые в действительности были армянами. Они сохраняли свое инкогнито и проявляли большую сдержанность по отношению к нам, но в то же время всячески старались не потерять нас из вида. На четвертый день они не появились. Когда мы начали расспрашивать о них, нам дали понять, что чем меньше мы будем интересоваться ими, тем это лучше будет для нас. Мы сделали остановку вблизи от греческого селения. Около дороги стоял человек свирепого вида. Он заговорил с нами и сказал, что расположился здесь, чтобы убивать проходящих армян и что он уже убил 250 человек. Он заявил, что армяне заслужили это, т. к. все они анархисты — не либералы или социалисты, — а анархисты. Он сказал жандармам, что получил по телефону приказ убить наших двух компаньонов по путешествию: эти два человека и их кучер-армянин должны погибнуть здесь. Мы не могли удержаться от спора с убийцей, но когда он отошел от нас, наш кучер-грек предупредил: «Не говорите ни слова…», — и он жестом показал, как прицеливаются при стрельбе. Действительно, уже прошла молва, что мы армянки, а этого было достаточно, чтобы счесть нас приговоренными к смерти.
Однажды мы встретили партию высланных, которые, распрощавшись со своими процветающими селениями, шли в сторону Камах-Богаза. Мы долгое время простояли на обочине дороги, пока они проходили мимо нас. Ни одна из нас никогда не забудет этой сцены: небольшое число пожилых мужчин, очень много женщин — энергичные фигуры с выразительными чертами лица, толпа хорошеньких детей, некоторые из них белокурые и голубоглазые. Одна маленькая девочка улыбалась всему незнакомому, что встречала в пути, но на других лицах можно было увидеть предчувствие смерти. Не было слышно никакого шума; все было тихо, и они проходили мимо в строгом порядке; дети в основном ехали на телегах, запряженных волами; по мере того как они проходили, некоторые из них приветствовали нас. Одна старая женщина была вынуждена слезть со своего осла — она не могла больше сидеть в седле. Была ли она убита тут же? Наши сердца охватил ледяной холод.
Сопровождающий нас жандарм рассказал, что он эскортировал партию в 3000 женщин и детей в Мамахатун, недалеко от Эрзрума и Камах-Богаз. «Все погибли, все мертвы», — сказал он. Мы спросили его: «Зачем их обрекли на такие ужасные мучения? Почему их не убили в их селениях?» Он ответил: «То, что делается сейчас, — это наилучший способ. Их следовало заставить испытать страдания, и, кроме того, все эти трупы не оставили бы места для нас, мусульман. Они издавали бы зловоние!».
Мы провели ночь в Эндересе, откуда один день езды до Шапин-Карахисара. Как обычно, для ночлега нам предоставили покинутый армянами дом. На стене карандашом было написано по-турецки:
«Наше убежище теперь в горах, нам больше не нужна крыша, прикрывающая нас; мы уже осушили горькую чашу смерти, мы больше не нуждаемся в судьях».
Большие подвалы дома все еще были заняты женщинами и детьми. Жандармы сказали нам, что их погонят в изгнание завтра утром, но они об этом еще не знают; они не знают, что случилось с мужчинами из этого дома. Они были беззащитны, но еще не испытали отчаяния.
Не успела я уснуть, как была разбужена выстрелами, раздавшимися в непосредственной близости от нас.
Выстрелы быстро следовали один за другим, и я отчетливо услышала слова команды. Я сразу поняла, что случилось, и даже испытывала чувство облегчения при мысли, что эти несчастные находятся теперь вне пределов досягаемости человеческой жестокости.
На следующее утро люди рассказывали нам, что было убито 10 армян — это были выстрелы, которые я слышала — и что местные жители-турки пустились в погоню за убежавшими. Мы действительно видели их верхом с винтовками в руках. В стороне от дороги два вооруженных человека, стоя под деревом, делили одежду убитого армянина. Мы прошли мимо места, покрытого запекшейся кровью, хотя трупы уже были убраны. Это были те 250 солдат, которые строили дорогу и о которых рассказывал нам жандарм.