Кесарь
Шрифт:
Разглядел полковник также и дула мушкетов, выглянувшие сквозь бойницы в верхней части щитов – и жерло небольшой пушки-фальконета, смотрящее сквозь более широкую нижнюю бойницу на его всадников…
– Матка Бозка!!!
Напрасно пан Яков призвал Божью Матерь, чей храм только что собирался разграбить… Грянувший впереди залп заглушил крик Зебживдовского, уже заворачивающего коня назад; десятки картечных и пищальных пуль смертельным градом хлестнули по казакам, насквозь прошивая тела дико вскричавших людей и животных!
Впрочем, самого полковника спасла привычка держаться
Однако конь его не успел сделать и пары шагов, как справа, из-за высокого забора, вдруг полетело вниз здоровенное бревно, рухнувшее сразу на трех всадников – а сверху раздался яростный рев множества луженых глоток:
– Бей ляхов!!!
Тяжеленная оглобля вышибла из седел двух казаков разом – задев передние копыта полковничьего коня уже перед самым столкновением с землей… И пронзительно заржавший от боли жеребец тотчас рухнул набок, придавив левую ногу грузного шляхтича, не успевшего вовремя спрыгнуть и откатиться в сторону… Это в тяжелых-то латах!
– А-а-а-а-а!
Пан Яков завопил от резкой, неожиданной боли, распластавшись на утоптанном, окровавленном снегу… Зажмурившись и сцепив зубы, он попытался было выбраться из-под коня вслепую, отталкиваясь от седла правой, здоровой ногой. Однако сильнейший спазм в наверняка сломанной конечности пронзил все его тело… Вскоре, впрочем, скакун сумел подняться – и боль в левой ноге немного отпустила пана полковника. Шляхтич открыл глаза, пытаясь оценить положение – и позвать кого из панцирников на помощь… Но прежде верные, показательно преданные ему черкасы вдруг покинули Зебживдовского, пытаясь спасти свои жалкие шкуры!
– Пся крев, жалкие трусы!!!
Яков успел как-то подзабыть, что только что пытался ускакать и сам – не раздумывая бросив множество раненых казаков, покалеченных огнем московитов. Причем последние, разрядив в упор по черкасам мушкеты и фальконет, в одночасье лишись всей своей огневой мощи! И полковник вполне мог пойти на штурм хилого на деле укрепления во главе уцелевшей полусотни (а то и большего числа казаков), имея все шансы навязать русинам ближний бой… Но от страха и неожиданности Зебживдовский совершенно растерялся – и упустил свой шанс.
Впрочем, смоленские ополченцы не дали бы организовать прорыв – обрушив на зажатых в узкой улочке черкасов град бревен и камней, кипяток и стрелы… Ровно также, как и сейчас – только не на бегущих, а на атакующих запорожцев!
Так что исход и боя, и бегства для последних был все одно предрешен…
Понимая всю обреченность своего положения, полковник панцирной казачьей конницы вскинул было руки, моля сохранить ему жизнь. Но московиты или не увидели этого жеста – или решили не давать пощады ляху… Прекрасно понимая, что и пан не подарил бы ее обреченным жителям града.
А потому последним, что увидел Зебживдовский – широко раскрывший глаза от
Глава 4.
…От частых залпов весь верхний боевой ярус Молоховской башни затянуло непроглядным, едким дымом сгоревшего пороха. Он лезет в рот, заставляя воев попеременно заходиться продолжительным кашлем – и в глаза, отчего те начинают слезиться… А потому после десятого залпа я был вынужден прекратить огонь – все одно разобрать, куда и в кого мы стреляем, стало совершенно невозможно!
Между тем, залпы стрельцов со стен, ровно, как и орудийные выстрелы всех ближних к нам башен продолжают греметь громовыми раскатами; звуки боя раздаются и с тесных, кривых улиц града, ведущих к Соборной горе –заранее превращенных нами в западню… Как кажется, мой план пока вполне успешно воплощается в жизнь!
И словно в ответ на мои тщеславные мысли, снизу вдруг раздался оглушительный треск дерева – а следом не шибко густой залп стрелецких пищалей! И практически слившаяся с ним ответная пальба запорожских самопалов… А после – дикий, яростный вой черкасов, ворвавшихся в башню, да крики раненых, слившиеся с ним воедино!
– А-А-А-А-А-А!!!
Шеин тотчас обнажил саблю – но прежде, чем он поспешил бы вниз с немногочисленными телохранителями (Михаил славится своим мужеством и часто принимает участие в рукопашных схватках на стенах), я встал на его пути:
– Воевода, дозволь нам! Мои стрельцы готовы к ближнему бою, мы выбьем черкасов – а после закроем ворота; думаю, что уже пора.
Шеин, всего мгновение промедлив, согласно кивнул:
– Дерзайте братцы! И да сохранит вас Царица Небесная…
Благословенный воеводой, я тут же двинулся к лестнице, одновременно с тем воскликнув:
– Десятки Долгова и Захарова – приготовить пистоли! Стрельцы Кругова идут с нами, с собой берите карабины! Остальным – зарядить оставшиеся пищали, и готовиться открыть огонь с башни, как только дым развеется! Отсекайте всадников, следующих к воротам из города; по малым отрядам бейте одним десятком, по крупным – дружным залпом обоих!
…После боя на немецкой батарее в обоих «штурмовых» десятках Гриши Долгова и Семена Захарова осталось всего пятнадцать боеспособных стрельцов. И хорошо еще, что за прошедшие недели раны у всех воев понемногу зажили – включая и мои собственные, оставленные шпагой и дагой офицера ландскнехтов! Слава Богу, что обошлось без заражений...
Но, несмотря на немногочисленность «штурмовиков», броня да парные пистоли на каждого воина должны дать нам решающее преимущество! Особенно, в тесноте боевой вежи, где черкасы не смогут реализовать своего численного превосходство…
Три или четыре лестничных пролета (точно я не считал, невольно разволновавшись перед ближним боем) мы преодолели, как кажется, в один миг… Между тем внизу, у орудий, уже идет яростная рубка черкасов и пушкарей! Причем реестровые запорожцы остервенело лезут в башню сквозь прорубленную дверь – и чаша весов боя казачьих панцирников с орудийной обслугой однозначно клонится в сторону первых…