Кесарево свечение

Аксенов Василий Павлович

ГОРЕЛИК И КАКАША. Вот это дали! Вот это остроумие! Вот кто чемпионы остроумия! Мы теперь так вас и будем звать, Хнум и Птах! Как насчет Апокалипсиса, Хнум и Птах?

ХНУМ И ПТАХ (вместе). Не за горами!

ГОРЕЛИК И КАКАША (вместе). У нас так про коммунизм когда-то говорили. А армяне отвечали: а мы за горами! Ну, кто самый остроумный?

ХНУМ И ПТАХ (вместе). Те армяне!

В середине сцены смычка тем временем развивается в полный рост. Основательно поднабравшиеся работяги танцуют летку-енку, прыгают друг за другом,

как козлы, иногда имитируя козлиные атаки с тыла.

Ильич Гватемала вытаскивает из штанины саблю, затягивает «Дивизию». Танец переходит в марш. Рози Ягода с обнаженной грудью вырастает над столом, как на картине Делакруа.

ХОР МАСС

Идут молодые бойцы, Мужчины и женщины вместе! Для них от излучин Янцзы Гремят вдохновенно оркестры! Младенцы идут и отцы Под флагом горящим и пестрым! Чтоб жизнь наша делалась краше, Дивизия крепнет на марше! Во имя высокой мечты Втыкай вдохновляющий штык! Для них хорошеет Париж В преддверье большого захвата! Геройский их дух воспарит! Стройнее шагайте, ребята! И видится им среди крыш Лицо мусульманского брата! Чтоб жизнь наша сделалась краше, Дивизия крепнет на марше! Во имя высокой мечты Втыкай вдохновляющий штык!

Рози Ягода спрыгивает со стола и, извиваясь, как ящерица, ползет к телу Мак-Честного. Достигает цели, запускает руку телу за пазуху.

С озаренным лицом снова взлетает к лектерну профессорша Летик.

ЛЕТИК (со звенящей слезой). Я горжусь вами, солдаты-пролетарии и солдаты-интеллектуалы! Давайте еще раз поднимем тост за ГРЯДУЩЕЕ!

РАБОЧИЕ. Что ты заладила? Кончай, тетка, базлать про грядущее! Отдыхаешь, дай другим отдохнуть!

ЛЕТИК (воет, как торнадо). И все-таки — за ГРЯДУЩЕЕ!

Рози нажимает нужную кнопку детонатора. Колоссальный взрыв разрушает весь спектакль. Но зрители, кажется, целы. Если они целы, им предстоит в течение нескольких минут вглядываться в кромешный мрак и вслушиваться в кромешную тишину, что воцарилась после того, как осел звуковой удар.

Затем начинают вступать в действие некоторые театральные условности: живучесть жанра!

В двух тонких лучах света появляются Хнум и Птах. Как бы пытаясь что-то объяснить, они начинают диалог на доступном публике языке.

ХНУМ. Наши друзья разлетелись в прах, Птах!

ПТАХ. Их останки кружит самум, Хнум!

ХНУМ. Пожалуй, ты прав. Останки их пока что где-то неподалеку кружатся: куски рук, куски ног, ошметки печеней, почек, сердечек, легких, обрывки кишок и артерий, вот кружится член Горелика, опадает Какашина вульва, кровь, и моча и лимфа, и все секреции — уже не секрет, они вращаются, закручиваются в хвосты вместе со сперматозоидами, яйцеклетками и ДНК… Как профессионал свидетельствую:

гены их перемешались, не сразу и разберешь, где чьи.

ПТАХ. Славка! Какашка! Вы нас видите? Вы нас слышите?

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Не знаю, где мои глаза, но я вас вижу.

ГОЛОС КАКАШИ. Не знаю, где мои уши, но я вас слышу.

ХНУМ. Привет, ребята! Мы пока что употребляем слова, доступные публике, но на самом-то деле вы нас не видите и не слышите, вы нас воспринимаете. То, что к вам придет, будет несравненно выше и слуха, и зрения.

ПТАХ. Вы воспримете такое, что в биологическом поле Земли не воспринимается.

ГОЛОС ГОРЕЛИКА (мрачновато). Звезды, что ли?

Демиурги ободряюще смеются.

ХНУМ. Звезды остались там, где вы только что были уничтожены.

ГОЛОС КАКАШИ (с любопытством школьницы). Как это может быть пространство без звезд?

ПТАХ. Позвольте мне напомнить, как двенадцатилетний Слава Горелик в кабинете своего дедушки однажды докопался до одной фразы Николая Лобачевского: «Само по себе пространство не существует». Слава, ты помнишь, как ты упал и кулачками, кулачками молотил по ковру, на котором выткан был туркменскими умельцами шестимоторный самолет родины?

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Значит, все звезды растают?

ХНУМ. Примерно так.

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Жаль.

ГОЛОС КАКАШИ. Послушайте, если звезды зажигают, значит, это кому-нибудь нужно? (Плачет).

ПТАХ. Ну, не нужно так расстраиваться. Вы уйдете в такую энергию, с которой звездам не сравниться.

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. А нельзя… а нельзя там выловить хотя бы уши?..

ГОЛОС КАКАШИ. И глазки?

Пауза.

ПТАХ. Ты видишь, Хнум, как им трудно. Мне всегда казалось, что с этого уровня труднее уходить, чем с других. Особенно если эти так называемые мужчины, так называемые женщины влюблены друг в друга.

ХНУМ. Славка, Какашка, неужели вам хочется назад? Туда, где все умирает и гниет?

ГОЛОС ГОРЕЛИКА. Пожалуй…

ГОЛОС КАКАШИ. Ста! Пожалуй — Ста! Пожалуй — Тысячи! Пожалуй — Миллиона! Пожалуй — Триллиона! Пожалуй — Зиллиона!

Пауза.

ПТАХ. Ну что ж, Хнум, придется тебе закручивать свой гончарный круг в обратную сторону.

ХНУМ (ворчливо). Странно, эти дети небольшого перекоса не понимают, что они просто дети небольшого перекоса, что все идет к концу так или иначе. Как-то глупо снова проходить через эти мифологические фазы: остров Элефантина, бог плодородия… вычленять из единого понятия всех этих Нунов, Анукет, Менхит, Нептунов… опять тревожиться по поводу ба-ба-ба, что это — баран или душа… почему-то считаться «владыкой катарактов Нила»… отождествляться с Амоном, Ра, Себеком…

ПТАХ. Послушай, Хнум, ты крутишь свой круг?

ХНУМ (ворчливо). Кручу, кручу… однако, Птах, ведь мы же опять в рамках времени, поэтому мне нужно время, чтобы прогнать весь этот хлам через крутилку.

ПТАХ. Как своему второму или первому «я», Хнум, я должен тебе признаться, что мне иногда доставляет удовольствие посещение этой смертной биологии. Признаюсь, я люблю их творить своим языком и сердцем. Зубы и губы Птаха и все, что возникает из них, как-то меня умиляют. Так что я и сам, твой Птах, чем-то здесь заряжаюсь, чем-то, что они называют вдохновением, трагедией, шампанским…