Кетополис: Киты и броненосцы
Шрифт:
– А не выйдет? Наверху долго жить не сможет, если т-только… – Морлок хотел было что-то добавить, но передумал…
– Отыскать бы… Поправлю, подлатаю дочечку. А нет, так за ней уйду в подземелья ваши гнилые, – шептала вдова.
– С-странная фру. Вы здесь все с-странные. В доме. Хожу наверх часто. Много видел. Здесь с-странно, с-страшно. Но совет решил, и мы с-согласны с советом. – Лысый задергал длинными пальцами концы капюшона.
– Давно спросить думала. Вот те, кто вам младенцев продает… Что за люди? Может, через них узнать
Вопроса гость не слышал. Закутанный в длиннополый плащ, он брел по длинной галерее, где гул бубенцов заглушал прочие звуки. Волочился по пыльному полу нетяжелый куль.
Лидия отняла ладони от ушей. Потянулась к кисету. «Боммм» – разнесло эхо над слободой. Через полминуты растворились дверцы деревянного домика – высунулась наружу крашеная птичка, прокуковала пять раз. Девочка застонала, выгнулась так, что хрустнули позвонки.
– Не прижилось, – выдохнула Лидия, нагнувшись над девочкой, потрогала разбухший живот, – не прижилось… Нелюди…
Малиновый бархат колыхался: из щелей сквозило. Лидия Ван-дер-Ваальс отдернула штору, распахнула окно. Влажный воздух ворвался в будуар, окутывая ледяной, пахнущей водорослями и рыбой дымкой зачехленные кресла, тумбы, заставленные безделушками, высокую кровать под резным балдахином. Погасли газовые светильники, комната подернулась зябким сумраком.
– Аннет! – закричала хозяйка зычно. – Аннет!
Та поднялась почти сразу, охнула, увидев распахнутые портьеры, бросилась греметь шпингалетами, зажигать свет. Когда огоньки вновь заплясали по ободранным шпалерам, Аннет обернулась и замерла. Хозяйка смотрела на нее пристально, сурово.
– Любишь ли меня?
– А как же, матушка? Одна ты у меня. Родненькая. Как же не любить?
– Тогда ложись. Кроить буду. – Лидия запустила руку в ящик трюмо, достала подушечку – атласное сердечко, утыканное тонкими иглами.
– Матушка, пожалей… Оставь. Дозволь помереть такой, какой боженька сотворил.
– Выходит, не любишь. Врешь!
– Истину говорю. Клянусь! Я ли не холила тебя, матушка. Ведь не будь меня, померла бы ты или умом бы тронулась. Когда Марточка пропала, я ли за тобой по улицам не рыскала…
– Гордыня замучила? – Лидия грозно сдвинула густые брови. – Прошлое мне поминаешь, дура?
– Матушка…
– Ложись! Надобно тебя с подземной сметать.
– Наживо? – выдохнула Аннет. И вдруг кинулась к дверям, опрокинув по дороге высокую подставку с медным подсвечником. Тот глухо упал на ковер, покатился… Лидия неожиданно ловко схватила служанку за волосы и резко дернула, запрокинув голову назад. Аннет завопила истошно, начала было отбиваться, но хозяйка умело сжала пальцами морщинистое горло, и Аннет стала медленно оседать на пол.
Тело морлочки – сухая оболочка гигантского шелкопряда – почти ничего не весило. Лидия подняла ее легко, прижала к груди, перенесла на кровать. Втащила Аннет на кушетку, уложила солдатиком. Пряжки сошлись на запястьях старой служанки, приковав ее к ложу, на котором еще секунду назад билась в судорогах девочка.
– Матушка… – слабо застонала Аннет, приходя в себя, – пощади.
– Дочку мою ты украла? – Лидия вдела в ушко красную нитку и, послюнявив пальцы, затянула узелок. – Не отпирайся. Больше ведь и некому. В доме тогда, кроме нас двоих, никого не было.
– Господь с тобой, – захныкала Аннет.
– Признавайся. Ты? И про дыру Саю ты растрепала вовсе не затем, чтоб отговорил он меня.
– Матушка…
Лидия взяла с тумбы ножницы, поднесла их к груди Аннет.
– Киты напели… Голубушка… Будто китов услыхала. – Аннет разрыдалась, забилась, закричала в голос: – Киты. И братец твой все обхаживал, слова ласковые говорил. Поверила…
– Признавайся.
– Прости, матушка… Сама не помню, как… Тряпицу мне братец твой передал, ты задремала, а я тряпочкой тебя и обтерла. И малютку взяла, а братец ее принял. А что дальше с Мартой случилось – не ведаю.
Аннет рассказывала, захлебывалась, плевалась жидкой слюной. Звенели, звенели, звенели серебряные колокольцы в голове у Лидии Ван-дер-Ваальс – модистки, вдовы купца Морского дома Мартена Ван-дер-Ваальса.
– …а потом ему уже и отказать боялась. Когда про ямищу братец узнал, пригрозил, что тебе все откроет и полиции. Боялась я. Все думала, ты, может, и простишь за преданность мою и службу, а только на каторгу тоже боязно. Киты напели, матушка! Ключ от дверцы, что из амбара во дворы ведет, вот он – на поясе болтается. А младенчика в окно каморы принять, до амбара дотащить и в яму сунуть – минутное дело.
– Нелюди, – Лидия изумленно уставилась на свои исколотые до крови пальцы. Отбросила игольницу-сердечко. Отстегнула ремни. – Уходи от греха подальше.
– Красавица моя! – Аннет бросилась в ноги хозяйке, но та переступила через смердящее туловище, брезгливо приподняв юбки.
Раз, два… шесть… семь. Соборный колокол глухо ударялся о вязкую паутину тумана. Лидия подошла к стене, поправила минутную стрелку. Кукушка высунула облупившийся клюв наружу, застыла на миг и, запнувшись, вновь затаилась под расписной крышей деревянного домика.
Давно. Лет пятнадцать назад. Когда в Горелой слободе гремели экипажи, когда трамваи ходили без перебоев, когда на бульварах устраивались воскресные концерты, а слободские нищие презрительно фыркали вслед жадным кавалерам, утаившим серебряную монетку и кинувшим в кружку резаный медяк… дом купца Морского дома Мартена Ван-дер-Ваальса славился гостеприимством и щедростью. Давно… Лет пятнадцать назад прилаживал купец новенькие часы на свежие шпалеры. Радостно суетилась жена, мешала советами, хлопала в ладоши весело, когда чудная птичка выкрикивала звонкое, ликовальное «ку-ух…ку-ух»…