Кевларовые парни
Шрифт:
— Процентов на восемьдесят пять. Желательно бы иметь запись почище…
Дед скорчил недовольную гримасу. Желательно бы и телефонную связь иметь получше. Разглядывая зубчатые линии на ленте, он мучительно соображал, как могло случиться, что один и тот же человек в одно и то же время мог быть в двух разных и весьма отдаленных друг от друга местах. Полное алиби Нефедова, тренера детской спортивной школы, исключало его участие в преступлении. Однако оставалось место для допущения, что он был в курсе или каким-либо иным образом имел отношение ко всему случившемуся.
Итак, некоторый козырь все-таки в руках имелся. А это начало цепочки, которую надо пройти до конца.
— Когда будет заключение специалиста?
— Можете прийти завтра с реестром, и мы вам отдадим. — Человек в халате потерял интерес к собеседнику и уставился на экран компьютера. — Да, пожалуй, приходите завтра…
По иллюминатору ползли прозрачные капли влаги. Шереметьевский терминал смутно угадывался в сумрачном тумане. И эта влага, и эта незимняя дрызга словно бы сквозь невидимые щели лайнера проникли в салон. Самолет медленно рулил за желтым юрким автобусом с мерцающей надписью «Следуйте за мной». Только сейчас Катерина поняла, как она устала. Накопившееся за эти дни напряжение требовало выхода. Но она подавляла в себе естественное желание по-бабьи разреветься. Мицкевич гладил ее руку, словно боясь, что она снова растает и испарится, как тогда в отеле.
На душе было гадко и тревожно.
После теплого, хоть и пыльного, кабинета на улице было как-то особенно неуютно. Нет ничего более противного, чем зимний дождь, превращающий еще недавно белый снег в разбухшую тающую массу. Она сочится бурыми ручьями грязной воды, стекает по тротуарам на проезжую часть, струится к водостокам, образует огромные труднопроходимые лужи.
Котелкин поднял воротник и шагнул из-под навеса. Путь предстоял не длинный, но неудобный.
Будучи уверен в заведомом отказе, он не рискнул попросить машину до Лефортовского изолятора и сейчас прорабатывал в голове маршрут от Лубянки до Энергетической улицы.
Правда, надо было еще добраться до Лубянки, но это осуществлялось на автопилоте: Котелкин так часто мотался туда, что мог попасть в известное здание с закрытыми глазами. Глянув мимоходом на собственноручно отремонтированный накануне башмак, он вспомнил Гоголя: доедет ли этот ботинок до Лубянки? Делал сам — значит, доедет. Швы, прочно схваченные нейлоновыми нитками, вселяли уверенность.
Автопилот не подвел. Всю дорогу Котелкин продумывал варианты допроса Кузина, во время которого он предполагал поговорить и о Нефедове. Однако форму вопросов еще предстояло уточнить. На Лубянке он надеялся получить более предметные сведения об этой личности. Котелкин не заметил, как ноги внесли его в массивное железобетонное здание с выпученными окнами, которое без преувеличения можно было отнести к памятникам архитектуры восьмидесятых. Такого количества аляповатых административных зданий не строилось даже во времена Сталина. Железобетонные уродины возвышались и в центре и на окраинах. Все они имели претензию на фундаментальность, доведенную до абсурда. Здания администраций и партийных обкомов во многих городах можно было определить без вывесок и флагов. По ним, как по значкам корейских коммунистов с изображением Ким Ир Сена, можно было судить об уровне лиц, там пребывающих. Судить о близости к самой верхушке власти.
Построенная в исторической части города железобетонная громадина людям посвященным говорила многое. Только человек, очень приближенный к влиятельным особам, мог в короткие сроки создать это изваяние. Но ошибался тот, кто считал, будто основой влияния была личная привязанность. Начальник, в восьмидесятые годы возглавлявший Управление, был профессионалом самой высокой пробы. Этим, и только этим определялось его влияние в верхах. По замыслу строителей и заказчика, само здание должно было быть раза в два выше, но… даже авторитета прежнего начальника УКГБ СССР по городу Москве и Московской области генерала Алидина все-таки не хватило.
Бдительные архитекторы, надзирающие за этажностью — дабы в непосредственной близости от Кремля ничто не возвышалось над историческим памятником, — срубили проект чуть не наполовину. А потому сданное к Олимпиаде здание Управления было неудобным и куцым. Проблемы размещения всех сотрудников оно не решило, так как непосредственно рабочих кабинетов было немного, при этом часть из них смотрела окнами во внутренний двор и потому страдала от отсутствия света. Кабинеты, выходящие на Лубянку, были шумными, как была шумной эта еще недавно тихая улица, ныне рычащая сотнями автомобильных моторов.
…У лифта, как застоявшийся конь, топтался Зеленый. Руки практиканта были заняты пакетами с бутербродами, а челюсти что-то усиленно перемалывали, словно окружающие его люди так и норовили выхватить и сожрать его добычу.
— У-у-у! — промычал он Котелкину, что, естественно, должно было означать приветствие. После событий в квартире Энгельсгарда Зеленый словно оперился, превратившись из гадкого утенка если не в белого лебедя, то в подрастающего индюшонка — это точно.
С трудом проглотив сухомятку, Лева доверительно шепнул Котелкину:
— Нефедов исчез!
И тут же, осознав реальность физического превращения в евнуха — Дед не терпел коридорных трепачей, — жалобно проскулил:
— Только я вам этого не говорил!
Не дождавшись подтверждения ответа, Зеленый шмыгнул в распахнувшиеся двери.
В кабинете была тишина, будто на столе лежал покойник. Дед мрачно курил, роняя пепел мимо пепельницы. Адмирал с флегматичным видом точил обломок карандаша, доводя его до тонкости швейной иглы. Олега за столом не было.
Парни молча кивнули, предложили присесть. В этом заведении слово «садитесь» не употреблялось со времен ЧК.
Соколов влетел со скоростью трамвая на вираже.
— Быстро. — В руке его был листок. — Сиреневый бульвар, шестнадцать, корпус два, квартира семьдесят четыре. О, как ты кстати! — Увидев Котелкина, Олег всплеснул руками. — Понимаешь, вчера вечером Нефедов исчез. Ночью все кошки серые… Короче, наружка его потеряла. Всю ночь кочевряжились, и только сейчас он попал под технику… Звонил жене Кузина.
— Заметил наблюдение? — Котелкин соображал, какова его роль в ситуации.
— Да кто его знает. На «Тургеневской» сидел в вагоне, читал книгу. Радио объявляет: «Следующая станция “Колхозная”», — он книгу захлопнул и в двери. Наши не успели… Вот и думай! То ли зачитался, то ли… Что сидите?! — заорал Олег на бойцов. — Объяснять надо? Чтобы все в лучшем виде. Живого и здорового… Лично! Товарищу Котелкину! — И, снизив тон, добавил: — Петру Ивановичу!
Нефедов оказался невысоким и неказистым на первый взгляд парнем. О нем можно было сказать — худой, но это была не худоба, а та самая сухощавость, которая свидетельствует о двужильности, какой-то особой живучести и выносливости. Сначала дернулся, пытался сопротивляться, но, узнав, кто его берет, сник и добровольно протянул кисти.
В машине был спокоен. Адмиралу даже показалось, что он удовлетворен таким ходом событий. В приемной Нефедов повеселел. Убедившись, что он и вправду попал в госбезопасность, попросил закурить.