КГБ в смокинге. Книга 2
Шрифт:
— Не увлекайся теориями, Юра, — остановил гостя Громыко. — Чьим человеком был Тополев?
— Моим.
— Какие еще вопросы?
— Чего хочет Вебер?
— Чтобы ты отозвал из Латинской Америки почти три десятка моих людей, которые вообще-то работают на твое ведомство.
— Всего ничего! — усмехнулся Андропов. — Губа не дура.
— Так ведь не какая-то «шестерка» пожаловала, — проворчал министр. — Резидент ЦРУ собственной персоной. В официальном, так сказать, порядке.
— Чем они располагают, Андрей Андреевич?
— Показаниями Тополева, —
— Что еще?
— Свидетели.
— Много?
— Он не уточнял.
— Чем угрожает?
— Как обычно, Юрий Владимирович: заявление их представителя в ООН, тарарам в средствах массовой информации, международный скандал, массовая высылка наших дипломатов из латиноамериканских стран… Хватит или добавить?
— Вы про чай? Спасибо, больше не хочется. А отзыв около тридцати наших людей пройдет бесследно, так?
— Ваших, Юрий Владимирович. Ваших.
— Хорошо, — вздохнул Андропов. — Пусть моих.
— Что ты предлагаешь?
— Еще не знаю… — Андропов отставил стакан. — Пока не знаю, Андрей Андреич. Конечно, процентов на девяносто все это блеф…
— Ты имеешь в виду свидетелей? — оживившись, поинтересовался Громыко.
— Не только. В конце концов, Тополев знал лишь то, что ему было положено знать. Вещи, конечно, не для профсоюзного собрания, но… переживем.
— А как насчет оставшихся десяти процентов?
— Тут Вебер не косит.
— Ты знаешь, о ком именно идет речь?
— Знаю.
— Сколько их?
— По сути — один человек.
— Кто такой?
— Женщина…
— Иностранка?
— Наша.
— Твой кадр, Юрий Владимирович?
— В том-то и дело, что не мой! — пробормотал Андропов.
— Где она?
— В бегах.
— В чем же проблема, Юра?! — Громыко не торопясь поднялся с табурета, подошел к камину, с недоумением обернулся на гостя. — В чем проблема-то?
— Ищем.
— Так успешно, что меня, в моем служебном кабинете, фактически шантажирует резидент ЦРУ?
— Все не так просто, Андрей Андреевич… — Андропов снял очки и стал медленно протирать их белоснежным платком. — Полагаю, вам вряд ли нужны детали…
— Верно полагаешь, — буркнул Громыко. — Мне бы со своими интриганами справиться!..
— Когда вы должны дать ответ?
— Сформулировано было дипломатично: «в кратчайшие сроки».
— Пара суток у меня есть?
— Потянем, — кивнул Громыко и вновь вернулся к столу. — А если ничего не выйдет, тогда что?
— Тогда еще раз напрошусь к вам на чай, — улыбнулся одними губами Андропов. — Обсудим подробности моей отставки…
— Только без бравады, пожалуйста! — поморщившись, повысил голос Громыко. — Мы не на батальонных учениях, а ты не командир мотострелкового взвода! Ты хоть понимаешь, почему я устраиваю это ночное чаепитие, вместо того чтобы немедленно информировать Политбюро и принимать экстренные меры?
— Я понимаю, Андрей Андреевич, — тихо произнес Андропов и, водворив очки на переносицу,
— А коли так, — голос Громыко смягчился, — то выкрутись, Юра. Во что бы то ни стало выкрутись! Не время сейчас, понимаешь, стремена терять. Больше двух-трех лет он не протянет. Что будет со страной потом, ты об этом подумал? Практиков не осталось — сплошь выдвиженцы с амбициями вместо голов. Я уже стар, Суслов как жил всю жизнь, идеологами командуя, так и продолжает махать учебниками. Ох, до чего же не люблю я эту борьбу за власть! Пока ты в порядке, они, хочешь не хочешь, признают твой авторитет. А стоит оступиться — и все, Андропов! Сожрут за милую душу! Сгноят. И никто тебе не поможет. Не хочу я этого, Юрий Владимирович. Страна больна, давно и серьезно больна. Ей нужны кардинальные перемены, нужны сильные кадры, думающие люди, нужен порядок и железная дисциплина. Чтобы вылезти наконец из этого дерьма. Чтобы не развалиться вконец. Потому и обращаюсь к тебе: выкрутись. Найди решение. Нужна моя помощь — скажи, подсоблю. Только действуй.
— Спасибо вам, Андрей Андреевич.
— Делом поблагодари. Делом…
4
ПНР. Поезд
Ночь с 8 на 9 января 1978 года
Внутри все у меня ухнуло и оборвалось. Так обрывается и стремительно падает в черную шахту кабина лифта. Я ничего не понимала, ситуация была настолько нелепой, что если бы не стальные браслеты наручников, больно впившихся в запястья, я бы подумала, что мне снится кошмарный сон.
— Зачем ты это сделал, Мишин? — тихо спросила я. — Хочешь сдать меня им, да?
— А что, нельзя? Запрещено Гаагской конвенцией?
— Но зачем, объясни?!
— Ничего я тебе не намерен объяснять, — буркнул Витяня, продолжая дымить сигаретой. — Сиди тихо и не дергайся. Все идет по плану. По моему плану…
— Болван! — крикнула я, чувствуя, как слезы хлынули в два ручья, и ненавидя за это весь мир и себя в первую очередь. — Ты уверен, что таким образом добьешься у них прощения? Уберут и тебя и меня. Неужели ты думаешь, иуда, что твои мясники по достоинству оценят этот тимуровский поступок и дадут тебе спокойно подохнуть от старости?..
— Мальцева, ты меня утомила! — беззлобно отрезал Витяня. — Заткнись и дай сосредоточиться…
В коридоре дробно зацокали подковы солдатских сапог.
— Ты не умрешь своей смертью, Витяня, — прошептала я, чувствуя, как слезы заползают под жесткий шейный корсет. — Это единственное, в чем я уверена…
— Мы оба не умрем своей смертью, подруга, — тихо откликнулся он. — Такая уж у нас, у русских, судьба. «Интернационал» помнишь? То-то…
Дверь купе с уже привычным скрежетом отлетела в сторону, и в полуосвещенный тесный куб купе ввалились сразу три человека. Первый — в черном пальто и шляпе, низко надвинутой на глаза, сразу присел на мою полку, оставив в дверном проеме в качестве живого заслона двух дюжих солдат с автоматами на груди.