КГБ в смокинге. Книга 2
Шрифт:
— Я серьезно спрашиваю.
— Да еб… — Витяня так и не успел воплотить возмущение моим неуместным вопросом в конкретное русское выражение, поскольку буквально рядом раздался вдруг оглушительный выстрел, и мой череп тревожно и прерывисто зазвенел, словно сирена ювелирного магазина в день получки…
13
ЧССР. Прага
9 января 1978 года
— Мишин, в нас стреляют! — прошептала я, медленно оседая по шероховатой стене коридора. — В меня стреляли!..
— Да что ты говоришь? — пробормотал Витяня, присаживаясь на корточки рядом и деловито передергивая затвор пистолета. — А должны были забросать алыми
Овальное матовое окно двери, отделявшей кафельный коридор от зала ресторана, было продырявлено выстрелом, эхо которого по-прежнему пульсировало в моих ушах. Я еще успела удивиться крепости стекла и затейливым узорам разбежавшихся по нему трещин. Очевидно, тот, кому принадлежал этот сомнительный автограф, не решался сунуться в темноту и выжидал активных действий с нашей стороны. А если быть совсем точной, то со стороны Витяни, ибо я в тот момент была способна только на то, чтобы зажать уши ладонями и зажмуриться — правда, с такой силой, что мириады искрящихся огоньков в моей голове вспыхнули с мощью всей осветительной аппаратуры Большого театра.
— Быстро! — Витяня оторвал мою правую ладонь от уха и рывком поднял меня с пола. — Иди вперед. Спокойно. Я за тобой. Я контролирую дверь в ресторан. Ты — все, что впереди.
— Но если ты идешь за мной, зачем мне что-то контролировать? — резонно, как мне казалось, возразила я.
— Дура! — рявкнул Витяня. — Я буду пятиться! Понимаешь? Или ты хочешь, чтобы нас пристрелили, как слепых кутят?
Я замотала головой.
— Шагай!
— А куда?
— До конца, потом направо. Там кухня. В центре — эмалированный автоклав. С правой стороны, рядом с ним, железная дверь. Нам туда. Поняла?
Я молча кивнула.
— Если увидишь преграду — крикни.
— О чем ты? Какую преграду?
— Движущуюся! — гаркнул Мишин. — С пистолетом. Вперед!..
Вы когда-нибудь спускались в темный погреб, не зная расстояния между ступеньками лестницы, не говоря уже о том, водятся ли в этом кромешном мраке крысы, тараканы, мокрицы и прочая мерзость? Если да, вам нетрудно понять мои ощущения после митинской команды «Вперед!». Мне чудилось тогда, что я ступаю по еле заметным болотным кочкам, ежесекундно рискуя провалиться в трясину. Впрочем, так оно, собственно, и было: даже учитывая мое невменяемое состояние, я не могла не понимать (не головой — кожей) простую, как бульон с яйцом, вещь: если кто-то стрелял в нас из ресторана, значит, найдутся и те, кто постарается повторить эту операцию со стороны кухни. Даже будучи полной дилетанткой по части тактики ведения боя в закрытом помещении, я с леденящим душу страхом сознавала, что мои шансы получить в ближайшие пару минут пулю в лоб значительно выше, чем у пятящегося спиной и вдобавок вооруженного Витяни. И в этой ситуации от тебя еще требуют идти к какому-то автоклаву!..
Я почувствовала спиной жаркую спину Мишина. Четко следуя собственной диспозиции, мой заклятый друг начал пятиться, толкая меня вперед. Я сделала несколько неуверенных шагов на ватных ногах, готовая разразиться индейским воплем при малейшем признаке постороннего присутствия. Но, странное дело, вокруг все словно вымерло. То ли правительство Чехословакии, использовав как предлог угрозу ракетно-ядерной атаки НАТО, объявило тотальную эвакуацию мирного населения из района Ратушной площади, то ли после всего перенесенного я скоропостижно оглохла, — но тишина вокруг была подобна минуте молчания на съезде КПСС. Звон от выстрела наконец рассосался, уступив место глубочайшему вакууму. И это пугало меня куда больше, чем были бы гораздо более понятные в создавшейся обстановке шорохи и возня членов официальной комиссии по организации торжественного поступления в морг двух граждан СССР, дискредитировавших своими поступками это высокое звание.
— Ты пахнешь Сандуновскими банями, — хмыкнул Витяня за моей спиной и снова пихнул меня
— Пивом, что ли?
— Потом.
— Странно, — прошептала я. — Мне казалось, что я уже даже на это не способна.
— Потливость для женщины — большое неудобство, — пробормотал Мишин, продолжая напоминать мне внушительными толчками о необходимости двигаться. — Поскольку ее нормальное состояние — пребывать в страхе, это очень накладно.
— Почему? — спросила я, абсолютно не вникая в его хамскую болтовню.
— Дезодорантов не напасешься. Ты можешь прибавить шаг?
— Нет. Мне страшно.
— Ты же все равно двигаешься! — зашипел Витяня. — Так делай это быстрее, идиотка!..
Наконец я добралась до торца бесконечного коридора и очень осторожно, по сантиметру, украдкой посмотрела направо. Впереди сияла ослепительно белая никелево-кафельная кухня с двумя рядами узорчатых, с покушениями на модерн, перегородок. На кухне — так мне показалось вначале — не было ни души. Лишь белый пар из-под зеркальной крышки громадного автоклава напоминал о том, что когда-то, давным-давно, целых пять минут назад, здесь сновали повара, жарилось мясо и отмораживались болгарские куры. Однако едва я попыталась дать некоторое послабление собственным легким и после бесконечных судорожных вдохов хоть что-то из себя облегченно выдохнуть, как за моей спиной прогремел и взвизгнул выстрел. Не дожидаясь дополнительной информации о том, что эвакуация Ратушной площади откладывается, я ничком плюхнулась на изрядно потертый линолеум, совершенно автоматически приняв позу воина Советской Армии после команды «Атом!», то есть головой от вспышки (в данном случае — выстрела), ноги вместе, пятки сжаты, руки прикрывают голову. Странно, но я еще успела подумать, что наш университетский военрук Иван Алексеевич Звягин был бы мною доволен.
В течение нескольких секунд над моим бездыханным, без преувеличения, телом велась оживленная перестрелка. Определить, с какой именно стороны гремели выстрелы, я, естественно, не могла. Как и любой нормальной женщине, мне казалось, что со всех, хотя, вполне возможно, я и преувеличиваю. Единственное, что я различала достаточно ясно, — это причмокивающие, словно смачный плевок уличного хулигана, выстрелы Витяниного пистолета с навинченным глушителем, подобные которым я уже слышала на вилле в Буэнос-Айресе и в холодном камбузе сухогруза «Камчатка» в исполнении моих спасителей — соплеменников по материнской линии. Потом меня обхватила стальным крюком рука Витяни и куда-то поволокла; на самостоятельные движения я была не способна. Транспортировка длилась недолго, секунд десять, после чего звуки чужих выстрелов стали несколько глуше, а пистолет Витяни и вовсе замолк.
…Ощутив под ногами твердую почву, я открыла глаза и вместо слепящего великолепия кафельной кухни увидела замызганную лестничную площадку, тускло освещенную сорокасвечовой лампочкой. Витяня, сопя и матерясь, возился с железной дверью — той самой, которая располагалась рядом с автоклавом и к которой я должна была его привести, если бы обстоятельства не заставили нас поменяться местами. Просунув в безобразную скобу двери невесть откуда взявшийся железный прут и временно обеспечив таким образом тылы, Мишин повернулся ко мне и, аккуратно сбивая с атласных лацканов официантского смокинга куски штукатурки, буркнул:
— Сколько ты весишь?
— А что? — я оглядела свой «дипломатический» костюм — тоже весь в штукатурке — и принялась его очищать.
— Жрать меньше надо, — мрачно порекомендовал Витяня, хватая меня за руку и увлекая вверх по каменной лестнице. — И без хлеба. В тебе же килограммов восемьдесят пять, не меньше. У меня от напряга чуть яйца до колен не опустились.
— Нес бы на руках — удобнее было бы.
— Ага! — огрызнулся Мишин, остановившись в пролете и к чему-то прислушиваясь. — А отстреливаться пуговичками. От твоего лифчика.