КГБ в смокинге. Книга 2
Шрифт:
Мне очень не хотелось покидать уютный салон «мерседеса».
— Вылезай, говорю! — негромко повторил Витяня, не переставая озираться.
Когда я наконец вышла и тихо прихлопнула дверцу, он обошел машину, галантно взял меня под руку и проворковал:
— Как насчет небольшой прогулки по вечерней Праге?
— А вещи?
— Какие вещи?
— Ну, чемоданы…
— А зачем они тебе? — удивление Мишина было совершенно искренним. — Вырвешься — купишь получше. А не вырвешься, так, я извиняюсь, хрен с ними. На Лубянке принимают без вещей.
— Вот так вот — взять и бросить?
— Ага! Это будет наш скромный вклад в строительство чешской модели социализма. Шевелись!..
Прихватив свою сумочку, я постаралась приноровиться к широким, размашистым шагам Мишина. Он шел вперед уверенно, уже не оглядываясь и не сверяясь
Пройдя дворами несколько сот метров, мы действительно очутились на очень красивой и, несмотря на позднее время, многолюдной городской площади — ярко освещенной, нарядной и по-домашнему уютной. Тут замысел Витяни выявился во всей красе: затеряться здесь было значительно проще, нежели плутать по окраинам, где каждый человек на виду.
Втиснувшись в самую гущу многоязыкой, стильно одетой толпы, Витяня, не выпуская моего локтя, зашептал мне на ухо:
— Слушай внимательно и сделай все так, как я скажу. Сейчас мы разделимся. У меня есть кое-какие дела, а ты пойдешь вон в тот ресторан с французскими каракулями на вывеске, сядешь за столик, закажешь себе ужин и будешь есть как можно дольше…
— До утра, что ли?
— Заткнись! Мне нужен час, возможно, полтора. Думаю, управлюсь. А ты сиди и разыгрывай из себя богатую туристку, но постарайся никому не бросаться в глаза. Только садись в угол и обязательно — лицом к входной двери. Лицом, Валентина, а не жопой! Поняла?
— Поняла.
— Если хочешь, напиши открытку другу — тоже какой-то выигрыш во времени. Западные туристки очень любят это дело.
— У меня нет открытки. И друга тоже нет.
— Тогда напиши письмо. На салфетке.
— На каком языке с официантом говорить?
— На французском.
— А если не поймут? Позовут переводчика из «Интуриста», а они все — вроде тебя. Из Конторы Глубокого Бурения.
— Во-первых, не все. Во-вторых, поймут: ресторан французский. В-третьих, Муля, не нервируй меня!
— Поняла.
— Пока!
— Эй!
Витяня оглянулся.
— У меня же ни копейки! Насколько мне известно, коммунизм в Чехословакии еще не построен.
— Я же сказал, — зашипел Витяня, — дождись меня в любом случае! Я приду за тобой и расплачусь.
— А если они попросят заплатить вперед?
— Это не Мытищи, Мальцева, — Витяня зашипел еще пронзительнее и злее. — Это Прага!
— Все равно, дай мне немного денег.
Продравшись сквозь ворс пижонского шарфа из красного мохера, Витяня залез во внутренний карман пиджака, вытащил солидный кожаный бумажник, отсчитал несколько купюр и ткнул их мне в руку:
— Держи.
— Но это же доллары!
— Извини, я не успел обменять их на кроны!.. — Мишин начал терять терпение.
— Погоди, они же не возьмут долларами.
— Еще как возьмут! — буркнул Мишин. — Возьмут и даже попросят добавить. Все! Иди наконец!..
Не оглядываясь, я пошла вперед, не без труда прокладывая себе дорогу среди праздношатающихся туристов в дубленках, в дурацких шляпах с перьями и каких-то накидках вроде мексиканских пончо. Люди вокруг излучали такую неподдельную беззаботность, что внутри у меня чуть не разлилась желчь самой отчаянной, самой черной на свете зависти. Господи, как много бы я отдала тогда, чтобы быть такой, как они! Никого не бояться, ни от кого не прятаться, а гулять вот так, попросту, вертя головой по сторонам, улыбаясь незнакомым людям с фотоаппаратами на шее и, восторженно ахая, любоваться затейливой средневековой архитектурой… И только когда я приблизилась к стилизованным под старину деревянным дверям ресторана с ярко начищенными ручками, над которыми свисал на железной цепи старинный крендель из красноватой меди, я вдруг с ужасом и стыдом поняла, что есть на свете чувство, в определенные моменты куда более важное, чем ощущение свободы, чем гарантии безопасности, чем даже любовь и радость материнства. Это чувство звериного голода, которое пробуждают в нас манящие пряные запахи вовсю раскочегаренной кухни хорошего европейского ресторана, где против длинного перечня блюд нерадивый завпроизводством не ставит «птичек», свидетельствующих об их хроническом отсутствии, где понятия не имеют о «порционных блюдах» и котлетах с сечкой, а официантов больше, чем стульев. Короче, я вдруг вспомнила, что почти четырнадцать часов маковой росинки не держала во рту, и от предвкушения горячей и вкусной пищи у меня аж коленки затряслись. К черту все! К черту затравленность, страхи, неопределенность! У меня есть как минимум полчаса, есть деньги и волчий аппетит. Спасибо тебе, Витяня! Ты дал мне первое приличное задание за весь период моей тайной связи с КГБ СССР! Воистину, если уж прятаться — то не в могиле или в вонючей кабине грузовика, а в солидном пражском ресторане, получая в качестве возмещения за бесконечный страх хоть какое-то гастрономическое удовольствие.
«Бери ложку, бери хлеб, а добавочного нет!» — я тихонько пропела себе под нос любимый мотив трудного пионерского детства и толкнула дверь ресторана…
11
ЧССР. Прага. Управление госбезопасности
9 января 1978 года
Часы пробили одиннадцать вечера.
Полковник Евгений Терентьев в мешковатом сером костюме и неровно повязанном галстуке, прилетевший в Прагу вскоре после совещания у Воронцова, сидел в торце длинного стола. Подполковник Густав Кржец, заместитель председателя Управления чешской контрразведки и хозяин этого вместительного кабинета, который он любезно предоставил в распоряжение высокопоставленного советского коллеги, устроился по правую руку от Терентьева. По левую, словно прилипнув к стулу, сидел осунувшийся Щерба с лихорадочно блестевшими глазами. Десять минут назад майор получил от Воронцова по телефону жестокую выволочку — первую, в сущности, в своей служебной карьере. Понимая, что он не просто не справился с поставленной задачей, а завалил и, как выяснялось постепенно, не единожды, а трижды архиважную операцию управления, майор беспрестанно прокручивал в голове самые фантастические варианты, с помощью которых он мог бы хоть как-то отыграть потерянные очки. Причем немедленно, здесь же, не сходя с места, до бесславного возвращения домой. В КГБ существовал неписаный закон: первая неудача — она же последняя. Несправившегося, правда, не изгоняли, но о продвижении по службе можно было забыть. Воронцов к тому же дал Щербе ясно понять, что схваченный в лесу «голландец» элементарно провел майора, сам подставился, чтобы отвлечь на себя преследователей. Досталось майору и за упущенный вертолет, словно в воду канувший после пересечения польско-чешской границы, и — совсем уж без вины — за последнюю выходку Мишина, едва не протаранившего на «мерседесе» с дипломатическими номерными знаками машину группы слежения и снова ускользнувшего в неизвестность. Бравым чешским полицейским хотелось отличиться в поимке беглецов самим, и это едва не стоило жизни новым центурионам. Окончательно же испортило настроение Щербы то, что Терентьев, его непосредственный начальник, всегда относившийся к нему с явной симпатией, на сей раз разговаривал с ним подчеркнуто холодно, словно нехотя. Наскоро выслушав оправдания Щербы по поводу провала лесной облавы, полковник хмыкнул и язвительно проскрипел:
— Если вам, майор, чтобы взять одну женщину, каждый раз нужны будут две дивизии, может быть, стоит подумать о переводе в общевойсковые соединения.
Щерба так и не понял: то ли это грубая шутка, то ли — прямая угроза.
Занятый своими невеселыми мыслями, он как бы краем уха воспринимал наставления, которыми Терентьев начинял руководителей отделов чешской контрразведки:
— Прошу учесть, товарищи, что речь идет об операции, исход которой, вполне вероятно, может отразиться на обороноспособности войск Варшавского договора. И потому хочу спросить об одном: можете ли выдать мне твердую гарантию, что Прага блокирована надежно, и что люди, которых мы разыскиваем, не сумеют просочиться за городскую черту?
Начальники отделов, не сговариваясь, посмотрели на Кржеца. Подполковник сдержанно улыбнулся в густые русые усы и повернулся к Терентьеву:
— Пан полковник, вам хорошо известно, какие силы мы задействовали для выполнения задачи, — Кржец говорил по-русски с сильным акцентом, постоянно делая ударения на первые слоги, но совершенно чисто и без ошибок. — Думаю, шансы проскочить такие заслоны — минимальны. Но вы же знаете не хуже меня: в оперативной работе необходимо считаться со степенью невероятности. Все возможно, пан полковник. Могу лишь заверить, что все службы максимально отмобилизованы.