Кидалы в лампасах

Донской Сергей Георгиевич

– Ты кто? – перебил его Руслан.

– Как кто? Артист, я же вам уже…

– По жизни ты кто, чем занимаешься? На бабки народ разводишь? На уважаемых людей наезжаешь?

– Ничего подобного! Я артист, я пою, все остальное меня не касается…

– Тогда какого хрена ты тут пургу гонишь? – проревел Руслан. – Просрал бабки в казино, попал на счетчик, а мне про какое-то спонсорство задвигаешь? Знаешь, что я могу с тобой за это сотворить? Что я с тобой сотворю, догадываешься?

– Я чувствую, что напрасно пришел сюда, – сказал Сундуков. Произнесено это

было с достоинством, однако уголок его рта подергивался, словно зацепленный рыболовным крючком.

– Ты правильно чувствуешь, – подтвердил Руслан.

– В таком случае вынужден откланяться. – Визитер уже повернулся к хозяину дома спиной, когда властный окрик заставил его вздрогнуть и замереть на месте.

– Стой! Ты думаешь, что можешь уйти просто так, без моего разрешения? Ошибаешься. Достаточно мне пальцем пошевелить, чтобы ты в этом убедился. У меня в подвале всегда есть место для тех, кто пытается вести со мной нечестную игру. Ты будешь всего лишь пятым.

– Никто никаких игр не ведет, – страдальчески воскликнул Сундуков, стремительно разворачиваясь вокруг своей оси. – Это какое-то чудовищное недоразумение. Вы меня не так поняли. Я не жулик и не вымогатель. Я просто артист.

– Поешь или пляшешь? – соизволил уточнить Руслан, глаза которого почти скрылись под насупленными бровями.

– И то и другое, – заверил его гость, который уже очень жалел о своем необдуманном походе в дом чеченского авторитета.

– Хочешь сказать, что ко мне в гости без всякой задней мысли заявился? Захотел старику приятное сделать?

– Ну да, – оживился Сундуков. – Визит вежливости, не более того.

– Не может быть! – восхитился Руслан. – Не могу поверить в такую удачу! Поешь, танцуешь, такой молодой, такой знаменитый… Может быть, исполнишь что-нибудь для меня лично? Не бесплатно, конечно. Я тебе заплач'y.

– В другой раз, – пообещал гость.

Гонору у него поубавилось, но пока не настолько, чтобы давать ему какие-то поблажки. Да и его бриллиантовые зубки Руслану определенно не нравились. Не такие уж они были драгоценные, чтобы выставлять их напоказ, перед самим Гелхаевым кичась.

– Другого раза не будет, – скучно сказал он, почесывая седую поросль, топорщащуюся над воротом халата. – Как говорят у вас, у русских, дорога ложка к обеду. Так что пой. Ты же настоящий артист, а не шалтай-болтай, так я понимаю?

– Это становится просто невыносимо, – заявил Сундуков неожиданно прорезавшимся фальцетом. – Я, знаете ли, не привык к подобному обращению.

– Чито? – Руслан тяжелым коршуном взмыл с места, подлетел к отшатнувшемуся гостю, поймал его за подбородок, притянул к себе. – Чито ты сказал? Ты меня будешь учить, как мне себя вести в моем собственном доме?

Он знал, что его покрасневшие глаза метают молнии, но даже удвоил накал своего взгляда. Он видел, что слетающая с его губ слюна обжигает парализованную жертву, как серная кислота, и потому не убавлял желчности. И дышал чесноком прямо в трепещущие перед ним ноздри. И умышленно утрировал свой кавказский акцент, поскольку ему нравилось коверкать русский язык, ему нравилось пугать людей до смерти, нравилось подчинять и властвовать.

Он

считал Москву своим городом. Он считал москвичей своими рабами. А почему бы и нет? Наполеона и Гитлера отсюда турнули, а он, Гелхаев, остался. Он жил в русской столице припеваючи и был убежден, что его многочисленные потомки тоже пустят корни именно здесь, а не где-нибудь еще. С каждым годом их становится в Москве все больше и больше. Чеченско-русская война была выиграна давным-давно, ее победители захватили русскую столицу без единого танка, даже без особого кровопролития. Сознание этого наполняло Гелхаева чувством безграничного превосходства.

– Ти кито такой? – продолжал орать он. – Петушок на палочке, вот кто ты такой! Сверну тебе башку собственными руками! Хочешь?.. Хочешь, а?

– Отпустите, господин Гелхаев, – взмолился Сундуков. – Извините, если что не так ляпнул. Простите.

– Там видно будет, – сказал Руслан, успокоившийся так же внезапно, как вспылил. – Порадуешь старика хорошей песней, так и быть, иди на все четыре стороны. А нет…

Умышленно оборвав фразу на середине, Руслан вернулся на место, вальяжно раскинулся в кресле и подал знак: можно начинать. Сундуков откашлялся и окинул тоскующим взглядом тренажеры, словно ища поддержки у этих немых свидетелей своего унижения. Чем они могли помочь в этой ситуации, бездушные, мертвые механизмы? Ровным счетом ничем. Приходилось выкручиваться самостоятельно.

– Прошу учесть, что в данный момент я не в форме, господин Гелхаев, – предупредил он извиняющимся тоном. – Вокал с утреца подсевший, пластика не та.

– Можно без пластики, – благодушно разрешил Руслан. – И без формы можно. – Он выразительно взглянул на обтягивающие штанишки поп-кумира, на его прозрачную маечку и чмокнул губами. – Но без формы успеется. Пока что пой, как есть. – Выдержав долгую паузу, он повысил голос: – Ну? Я жду!

Стараясь сохранять хотя бы подобие независимости, Сундуков передернул своими размалеванными плечиками:

– Пожалуй, исполню вам наш последний хит, «Хочу». Между прочим, я его сам сочинил.

– Валяй, – кивнул Руслан, усаживаясь поудобнее. – Исполняй. Ты сам сказал, что весь мир театр, а мы в нем актеры. Желаю в этом убедиться.

Для начала Сундуков сделал несколько простеньких танцевальных па, поскрипывая кожаными брючками, пощелкивая пальцами. Затем, поймав лишь одному ему слышный ритм, он запел, энергично загребая руками воздух и старательно придыхая на каждом слоге, где это только было возможно:

Хочу быть люби-хи-мым,Хо-хо-чу быть люби-хи-мым,Не про-хо-сто люби-хи-мым,А не-хо-хо-бхо-ди-хи-мым.Хо…

– Стоп, – крикнул скривившийся Руслан. – Невозможно слушать эту туфту. Нехохобхо… тьфу. – Он действительно сплюнул. – Что-нибудь нормальное в твоем репертуаре есть? Без этих твоих «хо-хо»?

– Что бы вы хотели услышать? – напрягся Сундуков.

– А хотя бы «Журавлей» Гамзатова. «Летит, летит по небу клин усталый»… Знаешь такую песню?