Кика - женщина с изюминкой. Любовные успехи и неудачи разведенной журналистки
Шрифт:
Он удивительно хорошо рисовал, занимался рекламным оформлением с мастерством настоящего профессионала и любил немецкую технику и музыку.
Это Бету. Или то, что я о нем знала.
Он был последним человеком, в которого могла влюбиться женщина, по-настоящему нуждающаяся в защите и заботе. И именно потому я в него влюбилась. Было смешно ждать от него чего-то. Но я ждала, хотя знала, что едва ли он может ответить на серьезные чувства. Я привязалась к нему невозможностью быть вместе. Он мне нравился сильно и достаточно долгое время, и пока он мне нравился, я не хотела знакомиться, узнавать и общаться больше ни с
Мне нравилось думать, что, возможно, он самая большая любовь моей жизни. Мне нравилось думать что, несмотря на непреодолимый барьер, который существовал между нами, все, тем не менее, было вопросом времени. Мне нравилось страдать, ожидая целыми днями, иногда неделями, когда же он мне позвонит; умирать от радости, когда в телефонной трубке наконец-то звучало его «алло!». Мне нравилось ждать его писем по e-mail. И проходить мимо его дома каждый день после работы, даже если мне приходилось ездить из Vila Madalena в Higienopolis, чтобы увидеть его припаркованную машину. И еще мне нравилось позвонить ему домой и молчать в трубку, слушая его нетерпеливый и любопытный голос с другого конца провода.
Мне нравилось отправлять ему подарки, цветы, плитки шоколада, сваренного мной, книги. Мне нравилось все, что о нем хоть издали напоминало. Мне нравилось проходить мимо окон издательства, в котором он работал, и представлять себе, как он там трудится. Мне нравилось открывать списки работников журнала, в котором он сотрудничал, и видеть его подпись в уголке, понимая, что это именно он был редактором такой-то статьи. Я заболела Бету.
Однажды, за неделю до Дня Матери, я нашла вложенный в журнал «Veja» каталог эксклюзивных предложений «Shopping Center Norte», а я знала, что это он делал оформление газеты. Я помнила, как он комментировал фотографии моделей так, словно они его давние знакомые. Я расплакалась. Я смотрела на всех этих мам, некоторые из которых были молодыми и красивыми, светлыми, а некоторые – старыми, почти бабушками, и я представила, как они ему улыбались, пока он ими командовал во время фотосессии, как он ласково касался их лиц, этих счастливых и спокойных женщин. «И это мой Бету, Бету, Бету», – повторяла я про себя, пока не дошла до истерики.
Никогда еще ни одна статья не потрясала меня настолько. Я сохранила эту газету по двум важным причинам: она была создана тем, кого я обожала, и в ней была реклама мебели, которую я собиралась подарить маме в праздник (интересно, мне дали бы скидку, если бы я показала статью?).
Но несмотря ни на что, я верила в него, чувствовала себя в безопасности рядом с ним, ощущала себя желанной и знала, почти наверняка, что он никогда не сделает мне зла. Во всяком случае, намеренно. Он был рядом со мной, держал меня за руку с удовлетворенным видом – и в мое двадцативосьмилетие, потом на двадцатидевятилетие (завладев уже не только рукой), и, наконец, в мое тридцатилетие, когда он уже убедил меня, что нас обоих ничто больше не удерживало вместе и что уже пора было завязывать настоящие отношения.
Скучая по смуглому красавцу с ловкими руками, я постоянно писала тексты о нем в личном дневнике, который убаюкивал мои любовные переживания, и еще, когда получалось, писала о нем в журнал. Перед тем, как опубликовать «Vagina business?», я написала еще одну хронику. Рассказ о нашей с ним второй ночи. Издалека он казался самым очаровательным мужчиной,
Когда я вручила текст редактору, он бесцеремонно поморщил нос: «Это слишком меланхолично». Ну, понятное дело: Кикочкина статья должна быть легкой, забавной и бесстыжей, но никогда не должна наводить читателя на меланхоличные размышления (эта «меланхоличность» была привилегией Алейшу, у которой она смешивалась с печалью в колонке «Честная женщина»).
Поскольку все попытки уговаривать шефа были им же запрещены, у меня не было иного выбора, кроме как отправить ему другую статью. Но первую я сохранила для себя.
В поисках искупления
Акт любви как жертва внутреннему покою
(текст, не принятый редактором)
Мы стояли на тротуаре у бара «Балкон», казалось бы, готовые распрощаться. Он колебался – как меня зацепить? Не хотел брать на себя инициативу. Почему я могу быть такой смелой только с теми, кому до меня нет дела? Поцелуи, много поцелуев... Он меня и вправду зацепил. Роман оказался неизбежным.
– Хочешь посмотреть, как я живу? – спросил он.
У него был голос... Боже, у него был просто фантастический голос. Я ни у кого не слышала подобного медового голоса, от которого бы трусики мгновенно становились влажными. «Кикаааааа», – произносил он так чувственно, что все клеточки моего лона начинали вибрировать в унисон. Уй!..
Я очень хотела согласиться пойти к нему, очень-очень, но его приглашению не хватало настойчивости, убедительности. Я хотела почувствовать, что мой приход желанен. Он, казалось, смутился.
– Так ты хочешь пойти?
«Так ты хочешь пойти» – это слишком неопределенно, почти не заинтересованно. Я ожидала, что он станет меня умолять.
– А ты хочешь, чтобы я пошла?
Давай же. Мольбы или я не иду. Ох, этот нежный шепот в моем алчущем любви лоне, который поднимается в ответ на его тембр, я слышу этот шепот...
– Хорошо, я пойду. Но только если мы с тобой переспим.
Не верю, что это я сказала. Ни хрена себе! Думаю, он улыбнулся мне на это. А это уже само по себе можно было расценивать как «да». А возможно, это была просто ирония, кто знает. Единственное, что я знаю наверняка, так это то, что он согласился, а лицо его в эту секунду выражало всю земную нежность. Непонятно, как я отважилась предупредить, что не намерена разрешать себя лупить и напяливать на себя наручники (интересно, он хоть понял то, что я ему городила?). Я не потерпела бы, если бы в кровати со мной общались фразами, типа «пойди сюда, милая». Но, несмотря на все опасения и страхи, я пошла с ним. По дороге я вспомнила, что за целый день после утренней ванны я пережила сотню климатических изменений. А вдруг он решит меня попробовать?