Киммерийский аркан
Шрифт:
Как он дошел до этого?
Ведь еще недавно все было так ясно и просто. Долг, честь, слава, узы братства. Заповеди, оставленные дедом. Слова старого кагана, великого Конана. Слова молодого Конана.
Он был чист душой еще вчера. А сейчас?
Коди не верил, что прямо сейчас молния поразит его в наказание за братоубийство, но в том, что теперь он проклят, не сомневался. Он, в самом деле, сошелся бы с Кара-Бугой в поединке, но сломанная рука мешала. Это означало пойти на верную смерть - драться с батыром одной рукой.
Он попытался утешить себя мыслью о
Но и Кидерн снимал скальпы с живых.
Коди должен был признать, что убил Кара-Бугу не ради Кидерна, а ради себя. Если бы Кара-Буга разоблачил Кидерна, тот, падая, потянул за собой Коди.
Ненавидя и презирая себя, молодой воин стоял над телом убитого им в спину названного брата. По щекам его текли горькие слезы - так терзала душу совесть. Мир Коди рухнул. Он превратился в того, кого всю жизнь учился презирать.
Наконец, он взял себя в руки. Сделанного не вернуть. Кара-Буга не воскреснет. Проклятие крови с самого Коди не спадет.
Он услышал топот лошадиных копыт и резко развернулся, левой рукой схватившись за меч.
– Хвала Крому.
– со смешком сказал Кидерн, спешиваясь.
– А я уж подумал, что ты отозвал этого кабана в укромное местечко, чтобы полюбиться.
Коди выругался и потянул меч из ножен. Кидерн ударил его по лицу.
– Не хватайся за меч, если не можешь его вытащить!
– прошипел он в лицо Коди.
– Еще раз дернешься, я тебе отрежу руку!
– Я убил баруласа ради тебя!
– воскликнул Коди.
– Где твоя благодарность?!
– Да я сам бы зарезал его.
– оборвал Кидерн.
– Разница в том, что меня бы совесть потом не мучила. Что молчишь? Хороший барулас - мертвый барулас! А лучше мертвого баруласа только два мертвых баруласа! Лучше двух мертвых баруласов - три мертвых баруласа...
Кидерн наклонился, схватил мертвого Кара-Бугу за руку, потянул на себя, наклонился, подсел и со стоном взвалил на спину.
– Весит как бычок-полулеток.
– простонал Кидерн, и подошел к смирно щипавшему траву коню батыра.
Ругаясь и стеная, он уложил мертвеца на спину лошади, привязал его веревкой, чтобы тело не сползало.
– Что, об этом ты не подумал? Если его найдут прямо здесь, не миновать разбирательства. Начались бы высматривание, гадания... ты ведь такой дурак, что и на прутик попался бы.
– Что ты хочешь сделать?
– Что сделать... отгоню лошадь подальше в лес, да там брошу тело. Лошадь тоже зарежу. Будем надеяться, что волки сделают все остальное...
Все так же, сквозь зубы, ругаясь, Кидерн вскочил в седло, ухватил коня Кара-Буги за повод, а потом глаза его сверкнули от гнева.
Кидерн в одно мгновение снова спешился, прыжком преодолел разделявшее их с Коди расстояние.
– Баранья голова.
– прохрипел он, выдернул из-за пояса Коди кривой кинжал его мертвого тамыра.
– Ты еще глупее, чем я думал! Ты с этим собирался предстать перед Мергеном или Улуг-Бугой? Думаешь, Улуг не узнал бы кинжал своего брата?!
– Я...
– начал Коди.
– Ты не подумал, верно?
– голос Кидерна хлестнул как плетью.
– В следующий раз, когда решишь зарезать тамыра, попроси о помощи того, у кого в голове не бараньи мозги! О, Вечное Синее Небо!
– кривляясь, воздел лицо к небу Шкуродер.
– Зачем ты послало мне в друзья этого двуного ягненка!
Коди стоял, опустив глаза.
– Я убил тамыра ради тебя.
– настойчиво повторил молодой воин.
– Кара-Буга спас мне жизнь.
– Да пусть он провалится в котел к Эрлэгу!
– отмахнулся Кидерн.
– Твой проклятый тамыр. Вот ведь царевич Дагдамм, научил же брататься с гирканскими собаками! Да еще и кривоногими баруласами, которых надо было вырезать еще тридцать лет назад до последнего выблядка!
– За что ты их так ненавидишь?
– А тебе какое дело?
Кидерн снова оказался в седле.
– Запомни, баранья голова.
– обернулся он к Коди.
– Ты не видел Кара-Бугу и меня видел. Если кто-то спросит, ты охотился на тарбаганов, это с одной рукой делать можно.
– и уже обращаясь как будто к себе, но так, чтобы Коди услышал, добавил.
– Послало Небо кутенка в товарищи.
Кидерн погнал коня на север, в сторону покрытого лесом горного кряжа. Он проехал не меньше пяти миль, прежде чем решил, что достаточно далеко убрался от лагеря. У подножья горы Кидерн отыскал полдюжины небольших, в десяток футов в высоту, скальных обломков, которые больше всего напоминали каменный куст. Там спешился, подозвал огромного коня Кара-Буги, стянул тело с седла. Все так же, ругаясь и причитая на злую судьбу, Шкуродер взвалил могучего баруласа на спину, затащил его в глубь скального куста, там с облегчением бросил на камни.
Затем Шкуродер вытащил из-за пояса кривой кинжал со скошенным острием, и принялся кромсать мертвеца. Он наносил такие удары, как будто пытал еще живого человека. Потом стал срезать куски мяса с костей. Потом раскидал срезанную им плоть во все стороны.
Кидерн как можно больше старался наследить, топтался то там, то здесь, наступал на кровь, на палую листву и траву.
– Жирный кабан.
– с ненавистью сказал Кидерн, распорол брюхо Кара-буги, вытащил несколько петель кишок. Плюясь от отвращения, размотал их по камням, и решил, что хватит. Теперь тело баруласа выглядело именно так, как должно выглядеть тело человека, попавшего в засаду к нескольким молодым доганам, которые пошли в набег, презрев приказы старших.
Кривой доганский нож Кидерн бросил в нескольких десятках шагов от трупа. Может быть все зря, но если нож найдут прямо на теле, то это будет подозрительно.
На мертвого баруласа Кидерну было решительно наплевать, глумление над телом никак его не тронуло, к тому же для самих гирканцев такие расчленения были наоборот, почетным ритуалом.
А вот убивать столь сильную и хорошо обученную лошадь было жалко, но нельзя было оставить ее как трофей себе. Просто отпустить пастись на свободу тоже было нельзя - умное животное может самостоятельно вернуться к своим сородичам.