Киммерийское лето

Слепухин Юрий Григорьевич

Он продолжал говорить, щекотно водя пальцем по ее ладошке, но Ника уже совсем перестала воспринимать всю эту хиромантическую премудрость. Адамян сидел справа от нее, и их руки были над ее коленями; он держал ее руку сначала высоко, изучая линии, но потом, словно устав держать на весу, начал опускать ниже, пока его рука не легла к ней на коленку и устроилась там, словно так и полагается. Вот это ощущение чужой руки и мешало Нике сосредоточиться. Ей было неловко и не очень-то приятно. Будь рядом с нею Андрей, подумала она вдруг, все было бы совсем иначе. Когда Андрей касался ее, она тоже испытывала неловкость, но это было совсем-совсем не так.

Однажды, на пляже в Останкине, они затеяли какую-то возню, он в конце концов повалил ее на песок, и она никак не могла высвободить руки из его ставших вдруг неожиданно сильными пальцев, — и эта возня была ей как-то необычно приятна, она пожалела даже, что все кончилось так быстро, и принялась его дразнить, утащила и спрятала за спину фломастер — в надежде, что он кинется отнимать. И была очень разочарована: сначала Андрей действительно завелся, с рычанием схватил ее за волосы, хотел опрокинуть, но вдруг оставил игру и лег ничком на песок, а через минуту вскочил и молча пошел к воде. Ника так ничего и не поняла — за что-то он на нее обиделся, очевидно, хотя потом и отрицал это…

Словом, сейчас она была очень рада, когда они подъехали к дому и гадание кончилось. Машина остановилась, Адамян приоткрыл дверцу и спросил, не трогаясь с места:

— Может быть, все же съездим в центр? Я вспомнил, мне нужно кое-что купить.

— Нет-нет, спасибо, — поспешно сказала Ника, избегая его взгляда.

— Жаль, — Адамян вышел и помог выйти ей. — Что ж, поеду один! Поблизости есть какой-нибудь приличный универмаг?

— Вон рядом «Москва», — сказала Ника, — водитель вам покажет…

У себя в комнате она заперлась на ключ. Здесь было тихо, прохладно, но смятение не проходило. Ника полежала на спине, потом одним прыжком перекинулась на живот и, сунув нос в подушку, тихонько разревелась — знать бы самой отчего.

Поплакав немного, она успокоилась, к тому же ей очень захотелось есть. Юрка в гостиной храпел, прикрыв лицо страницей «Недели», но в кухне Ника нашла сестру, которая пила молоко прямо из бутылки, заедая печеньем.

— Приветик, — сказала Ника. — Как твоя мигрень?

Светлана покивала с набитым ртом — прошла, мол.

— Ужасно ты неуютно питаешься, — сказала Ника. — Хочешь, я сварю кофе?

— А я, в сущности, уже заправилась. Люблю холодное молоко. Вы что, гуляли с Артуром?

— Да, немножко.

— А где же он?

— Отправился в «Москву», хочет купить что-то в дорогу. Между прочим, Светка, как у нас с продуктами?

— В смысле?

— Ну, чтобы готовить в пути. Говорят, есть какие-то консервы, мясные, очень удобные — разогреть, и все. Но их сейчас не достать, туристы расхватывают. Светка, а что, если просто взять с собой картошки, пшена, сала? Папка в прошлом году, когда ездили в Прибалтику, такой вкусный суп варил на костре!

— Роднуля, у тебя сдвиг. Кто это будет варить суп на костре, уж не ты ли?

— Мы с тобой могли бы варить.

— Спасибо, мне именно этого и не хватало для полного счастья. Между прочим, лягушонок…

— Послушай, я тебя миллион раз просила не называть меня лягушонком!

— Да-да, конечно, — закивала Светлана. — Я забыла, что ты уже взрослая и вполне сформировавшаяся лягушка. Царевна Лягушка, скажем так. А ну-ка, поди сюда…

Ника подошла к сестре, та взяла ее за плечи и повернула лицом к окну.

— Ты что, ревела недавно?

— Вот еще, с чего бы мне реветь…

— Ревела после прогулки с Артуром? Поздравляю. Я, кстати, тебя предупреждала. Уже влюбилась?

Ника задохнулась от возмущения:

— Ты уже второй раз внушаешь мне, что я должна в него влюбиться! Знаешь, это просто… гадко!

— Тише, тише, — улыбнулась Светлана. Наполнив пустую молочную бутылку водой, она поставила ее в мойку и достала из кармана халатика пачку сигарет. — Ты слишком уж кипятишься, чтобы я могла поверить в твою искренность.

— Ну и не верь! Там в пачке еще осталось печенье?

Ника раскрыла холодильник, достала плавленый сырок и принялась сердито обдирать запотевшую станиолевую обертку. Светлана, закурив, насмешливо посматривала на сестру.

— Лягушонок, — сказала она, — я тебе говорила: не развешивай уши с этим человеком. И вообще держись от него подальше. Если он заставил тебя реветь после первой же прогулки, то ты глупее, чем я думала. Современные девицы даже в твоем возрасте более огнеупорны.

— Я тебе уже сказала, что ни капельки не влюбилась в твоего Адамяна! И вообще я ревела не из-за него! А просто у меня было плохое настроение…

Очистив сырок, Ника отрезала ломтик, положила на печенье и принялась за еду, запивая водой из-под крана.

— В общем-то, настроение мне испортил Адамян, — призналась она вдруг. — Так что, если хочешь, это действительно из-за него.

— Бедный лягушонок. Чем же это он его испортил?

— Ничем, просто своим присутствием. Он ужасный циник, понимаешь? Когда он на тебя смотрит, чувствуешь себя голой! — возмущенно выпалила Ника. — Думаешь, это очень приятно?

— Не знаю, зависит от обстоятельств, — посмеиваясь, ответила Светлана. — Почему же тогда ты отправилась с ним гулять, скажи на милость?

— Вот потому и отправилась! Потому что идиотка. И потом, что это за манера — читать чужие стихи?

— Чужие стихи? — Светлана подняла брови. — То есть? Мне кажется, все читают чужие.

— Да, но он сказал — это его!

— А, вот что. Я не поняла. И ты что же, разоблачила его?

— Нет, он потом сам сказал! Я тебе говорю, он циник.

— Ну при чем тут цинизм, не неси чепухи. Просто он над тобой подшутил, обычный розыгрыш. Почему это тебя так возмутило?

Ника промолчала. Объяснить это было и в самом деле не так просто.