Киммерийское лето
Шрифт:
— Лия Самойловна, я хотела попросить, — сказала она с замирающим сердцем. — Вы не могли бы поговорить с Дмитрием Павловичем… может быть, он разрешит… мне так хотелось бы остаться поработать здесь этот месяц, пока мои не вернутся с Кавказа… Он позволит, как вы думаете? Мне все равно, что делать, хоть на кухне, правда, мне совершенно все равно — ужасно не хочется отсюда уезжать…
ГЛАВА 2
На другой день, перед обеденным перерывом, Игнатьев пришел на разборочную площадку. Лии Самойловны не было, она понесла фотографировать заинтересовавшее ее горлышко амфоры с хорошо сохранившимся гончарным клеймом, и Ника трудилась в одиночестве.
— Ну, как работается? — спросил он, постояв рядом.
— Спасибо, очень интересно, — ответила Ника из-под своего сомбреро, но выглянуть не отважилась.
— Я слышал, вы вчера обгорели?
— О, это ничего, сегодня уже совсем не болит, мне дали мазь…
— Со здешним солнцем нужно быть осторожным, у нас первое время многие ходят в волдырях.
— Да, Лия Самойловна меня предупреждала, — с раскаянием в голосе сказала Ника. — Сегодня вот я уже решила надеть платье…
— Правильно, — сказал Игнатьев, подумав, что это так называемое «платье» ненамного длиннее шорт, в которых юная модница щеголяла вчера. — Этот черепок отложите в сторону, он орнаментирован. Мне сказали, что вы хотите поработать в отряде?
У Ники, хотя она и ждала этого вопроса, отчаянно заколотилось сердце.
— Я очень-очень хотела бы, — сказала она едва слышно.
Игнатьев помолчал, разминая в пальцах папиросу.
— Как относится к этому ваша сестра?
— Я ей еще не говорила…
— Она ведь может и не разрешить вам остаться.
— Пусть попробует! — вспыхнула Ника. — Как это она может не разрешить, у меня есть паспорт!
— Дело не в паспорте. Хорошо, — он взглянул на часы, — сейчас будет обед, потом зайдете ко мне в палатку, там и поговорим. Вам, вероятно, хотелось бы решить в принципе этот вопрос до возвращения Светланы Ивановны?
— Ну, конечно, было бы лучше… если бы я уже знала!
— Хорошо Так я вас жду у себя.
Он ушел, а через минуту от лагеря донесся звон рельса, которым повариха звала на обед. Из раскопа бодро полезли «лошадиные силы», показалась бандитская борода Витеньки Мамая — голого по пояс, в джинсах с клеймом на заду и в сомбреро набекрень.
— Пошли рубать, Лягушонок! — заорал он, обернувшись к разборочной площадке. — А то не останется!
«Рубать» Нике вдруг совершенно расхотелось — аппетит пропал от волнения при мысли о предстоящем разговоре с командором. Командор сам по себе был не так уж страшен, разве только немного суховат, — впрочем, может быть, это только так казалось по контрасту с неуемным гаерством Мамая, — но от этого разговора так много зависело, что она сидела за столом сама не своя.
— Что у вас за вид такой, — обеспокоенно спросила Лия Самойловна, — может, вам вообще нельзя быть на солнце?
И еще Ника очень боялась внезапного приезда сестры. Тогда ей пришлось бы уговаривать сразу двоих, а на это может не хватить ни настойчивости, ни аргументов. Вот если бы к моменту возвращения Светки у нее было бы уже принципиальное согласие командора… Она украдкой посмотрела на него, сидящего на другом конце стола, и вдруг прямо столкнулась с его взглядом — внимательным, словно изучающим. Ей панически захотелось провалиться, исчезнуть, вообще перестать быть. «Как я пойду к нему?» — подумала она с отчаянием.
Но идти все равно пришлось. Настал момент, когда оттягивать визит стало уже нельзя, и Ника поплелась к командорской палатке, совершенно не представляя себе, что будет говорить и какими доводами подкрепит свою просьбу, чтобы она не показалась бессмысленной и несерьезной.
Игнатьев сидел за своим дачным столиком, осторожно раскладывая на листе бумаги какие-то бесформенные плоские комки, коряво обросшие ржавчиной. Палатку, одно полотнище которой было поднято с северной стороны, приятно продувало ветром, и угол бумажного листа на столе все время шевелился, словно пытаясь приподняться и улететь.
— Садитесь, — коротко сказал Игнатьев, указав ей на складной стул из алюминиевых трубок, обтянутых брезентом. — Я сейчас, одну минутку.
— Пожалуйста, это совершенно не к спеху… — прошептала Ника.
Командор повозился еще немного с бурыми комочками, бережно перекладывая их так и эдак, словно решая головоломку; потом осторожно, взяв за углы, передвинул лист с ними на край стола и, положив перед собой переплетенные пальцами кисти рук, посмотрел на Нику — опять так же в упор и изучающе, как за столом во время обеда.
— Итак, вы хотите остаться в отряде, — сказал он. — Почему?
— Здесь так хорошо, — пробормотала Ника. — Очень тихо… Я так хотела побыть где-то, где тихо и где можно… ну, просто сидеть, думать… никуда не спешить…
— Сидеть, думать. А через неделю вам это занятие надоест, и тогда что прикажете с вами делать? Давать провожатого До Москвы?
— Мне не надоест, — сказала Ника негромко и убежденно.
Игнатьев посмотрел на нее, помолчал.
— Вы что, увлекаетесь археологией? — спросил он. — Работали в каком-нибудь кружке? Или просто начитались Керама?
— Керама я читала, — кивнула Ника. — И «Библейские холмы» тоже… не помню автора, тоже немец, по-моему…
— Церен, — подсказал Игнатьев. — Ясно. Вы, значит, решили, что мы тут тоже раскопаем какое-нибудь восьмое чудо света.
— Вовсе нет, — Ника покачала головой. — Дмитрий Павлович, я ведь могла бы сейчас сказать что угодно… что с детства увлекалась археологией и все такое. Но я не хочу врать. Эти книжки… мне их было интересно читать, и только. А здесь мне нравится. Я, конечно, понимаю, что это не такие уж важные раскопки… ну, наверное, работать в Египте, или в Мексике где-нибудь, или в Ираке — это ведь, наверное, интереснее, чем раскапывать такие вот маленькие городища, как здесь…
— В принципе — интереснее, — Игнатьев улыбнулся. — Но я должен сказать, что настоящий археолог испытывает одинаковое волнение, какой бы важности объект он ни вскрывал… если относиться к делу серьезно. Однако мы отклонились. Почему вы вдруг решили не продолжать путешествие вместе с сестрой? Вы поссорились в пути?
— Нет, мы не ссорились…
— Что же тогда произошло? Если бы не наш лагерь, вы бы захотели остаться в другом месте при возможности?
— Я не знаю… наверное, — сказала Ника. — Просто… мне не нравится такая манера проводить время. Я люблю, чтобы было тихо… А у них наоборот — чем больше шума, тем им интереснее. Я ведь знаю, они и на Кавказе остановятся где-нибудь в самом шумном месте… чтобы побольше народу, чтобы можно было играть в волейбол и все такое…