Кингсблад, потомок королей
Шрифт:
Но Нийл не знал о существовании Высшего Цветного Общества, столь нелюбимого Мартой Дэвис. Он заблуждался, как всякий неофит, считая, что негры не могут быть так же самодовольны и пошлы, как белые. А ведь они, несчастные, часто щеголяют и крахмальными манишками, и тридцатипроцентным раствором лондонского произношения, и вообще бывают не менее скучны, чем жители-Парк-авеню. Нийлу много еще предстояло узнать о цветных, а в свете этих откровений — и о белых.
Вулкейпы, Дэвисы и Нийл сидели в гостиной, безуспешно пробуя разные темы разговора и откладывая их одну за другой. Все были так вежливы, что всем было не по себе, но тут хлопнула дверь,
Клем Брэзенстар, разъездной агент Городской лиги, был сыном черного бедняка-издольщика с низовьев Миссисипи, которому и фамилию-то дали по названию плантации. Клем никогда не учился в колледже. Книги (и сколько книг!) он доставал где попало, когда мальчишкой носился по всей стране, работая рассыльным, поваром, агентом по продаже удобрений, репортером, агитатором. Сейчас в его задачу входило подыскивать неграм более сносную работу, урезонивать черных фермеров, которые ленились изучать дизель-мотор и основы кооперации, а также (не по заданию лиги, а по собственному почину) отравлять существование белым ректорам колледжей, поощряющим дискриминацию негров. Он любил виски, китайские орехи, Толстого и бокс. Французскому языку от выучился в Марселе во время первой мировой войны и знал его недурно, на итальянском же и еврейском объяснялся лишь с грехом пополам.
В то время как Вулкейпы были «выцветшие» северяне, а коричневые лица Дэвисов вызывали в памяти арабов и сады Альгамбры, Клем Брэзенстар предстал перед изумленным Нийлом как воплощение того, что сеятели ненависти называют «черный тут с негритянского Юга». Это был человек с широкой, лукавой улыбкой, всегда появлявшийся неожиданно, как чертик из коробки. Он был черный, как ночь; черный и блестящий, как новый лист черной копирки; казалось, он черный не только снаружи, как Ивен Брустер, но до самых костей. Губы у него были красно-лиловые, ушные раковины черные снаружи и внутри, белки глаз отливали желтизной, и даже ладони были не розовые, а серые. Усмешка не сходила с его лица, особенно в серьезные минуты, потому что тогда он смеялся не только над другими, но и над самим собой.
Толстые губы его маленького рта то и дело насмешливо кривились, лоб собирался в беспокойные складки. Он был очаровательно безобразен, как бультерьер, но темная кожа его так сверкала, и держался он так весело и просто, что был прекрасен, как черный дрозд, раскачивающийся на стебле камыша.
В произношении его мешались Миссисипи, Гарлем и гнусавый Средний Запад. Он часто употреблял слово «ниггер» в применении к себе и к своим друзьям, но врагу никогда не разрешал произносить его безнаказанно. Многим он казался немыслимым, потому что это был абсолютно естественный и нормальный человек, не отягченный ни честолюбивым семейством, ни школьным образованием, ни счетом в банке.
— Знакомьтесь, это капитан Кингсблад, наш новый белый друг, и хороший друг, — сказал Джон Вулкейп.
Клем улыбнулся Нийлу улыбкой доброжелательного рабочего, и это вышло у него без малейшей натяжки. Улещать или поносить белых было для него таким же привычным делом, как подстегивать или одергивать черных.
— Привет, капитан. Ну-с, воинствующие братья мои, всегда приятно вернуться в Гранд-Рипаблик, в блаженный край, свободный от дискриминации. Еду я сейчас в автобусе, а рядом сидит этакая смазливенькая немочка со своим сынком-нацистом; вот он присмотрелся ко мне да как заорет: «Мама, смотри, какое черное чучело!» — а она вторит колоратурным сопрано: «Это бесопрасие, я напишу в автопусную компанию, как нас, американцев, вынуштают ездить вместе с такими и с сякими!»
Клем сиял, он громко смеялся над своей незадачей. Удивленному Нийлу предстояло
Они не унывали, но из разговора с ними «новый белый друг» все лучше понимал, каким неприятностям подвержены пасынки Страны Свободы. Аш Дэвис спокойно рассказывал о пограничных штатах:
— Непоследовательность в дискриминации — вот что губит бедного Самбо. В одном городе на Юге он может свободно войти в любой магазин и пользоваться парадным лифтом, и жена его может примерить выбранное платье; а в другом, за каких-нибудь сорок миль, его ни в один приличный магазин не пустят, а если попробует войти — арестуют, и лифты, даже в учреждениях, отдельные для цветных и для белых. Годами мы, парии, покупаем на железной дороге журналы в зале для белых, а потом в один прекрасный день здоровенный полисмен арестовывает нас за то, что мы туда сунулись.
Понимаете, капитан Кингсблад, не только унизительность дискриминации нас бесит. Плохо еще то, что невозможно угадать, когда именно твой самый пустячный поступок — скажем, поклонился на улице монахине — сочтут преступлением и изобьют тебя до бесчувствия. Вот от этой неуверенности и бывает, что тихий, робкий человек хватается за бритву.
Есть, конечно, цветные братья, которые хвалят Юг, потому что там негры изолированы и кучка темнокожих коммерсантов может наживаться на всех прочих представителях «избранного» народа. Сейчас в негритянской прессе даже ведется полемика на тему о том, что лучше — ехать на Север, где тебя выморозят, или оставаться на Юге, где тебя сожгут. Но так или этак, а скорее всего тебе несдобровать.
Клем Брэзенстар вскричал:
— Это что же, опять, черт возьми, расовый спор на всю ночь? — и поудобнее уселся на кушетке, готовясь принять в нем участие.
— Меня увольте. Слышать больше не хочу о нашей проклятой расе! — заявил Райан Вулкейп и тоже устроился поудобнее.
Нийл сказал поспешно:
— Прежде чем вы оставите эту тему… — кто-то засмеялся, — …я хотел бы узнать ваше мнение о письме, которое я как-то давно получил от своего бывшего одноклассника, он служил на Тихом океане. Вы мне разрешите прочесть кое-что оттуда?
Их гмыканье, видимо, означало: «Разрешаем», — и он начал:
«Последнее время работаю военным следователем, работа поганая, и в результате сильно изменилось мое отношение к неграм. Их здесь очень не любят. Белый солдат более дружески настроен к представителям всякой другой расы, потому что у негров по отношению к белым солдатам нет того товарищеского чувства, какое связывает белых людей, а это очень важно там, где люди все время вместе. Среди негров безусловно есть прекрасные солдаты. Но в каждой военной тюрьме на одного заключенного белого приходится три негра — сидят за самовольные отлучки, за неподчинение приказам, сексуальные преступления, поножовщину, за кражи у других солдат, и все врут, врут без зазрения совести. И получается, что наши ребята, которые до войны не сталкивались с неграми, вернутся к гражданской жизни сильно предубежденными против них».
Нийл ожидал взрыва, но ответом ему было молчание, даже не очень взволнованное, а потом задиристый сержант Райан Вулкейп равнодушно объяснил:
— Ваш знакомый — типичный полицейский чин. Хорошие солдаты его не интересуют, его дело — выискивать плохих. Он и не слышал о бесчисленных цветных подразделениях, которые покрыли себя славой, — взять хотя бы семьсот шестьдесят первый танковый батальон. Но будьте уверены, он знает, какое впечатление производит анекдот, который подобные ему молодчики пустили гулять по всей Азии и Европе, — будто у каждого цветного есть хвост! Не это ли должно было вдохнуть в нас бодрое товарищеское чувство?