«Кино» с самого начала
Шрифт:
Большинство идущих в толпе не обратили внимания на последний приказ и не видели этой атаки – милиция, вернее какие-то специальные бойцы – спецназ не спецназ, солдаты не солдаты, приближались к ним сзади, со спины. Паника началась, когда были вырублены первые, вернее, последние идущие в толпе битломаны. Заметь это нападение раньше, битломаны, возможно, могли бы дать отпор атакующим, что тоже спорно – на них бежали профессионалы рукопашного боя, но сейчас, когда задние ряды попадали на газон под ударами в спину – били в основном в поясницу ногами, мы это видели отчетливо, – началась паника, и, сшибая друг друга, битломаны рванули на проезжую часть улицы. Бойцы преследовали их, пиная по дороге уже лежащих, и настигали бегущих, сбивали их с ног ударами в спину, по затылку, под колени, по почкам… Из переулка вылетели навстречу обезумевшим битломанам два милицейских «газика», находившихся, наверное, до поры до времени в засаде. Хорошо хоть, никто не попал под колеса, – машины врезались прямо в толпу, расклинивая ее на три жидких потока. Кое-кого уже волокли к автобусам, видимо тех, кто пробовал все-таки защитить честь и достоинство советского гражданина, как говорили сами милиционеры при составлении протокола.
Толпа рассеивалась – люди бежали в разные стороны: лучше не попасть на метро, чем стать калекой, и нам с Цоем тоже пришлось дать тягу – в нашу сторону уже устремились трое в синих рубашках. Характерно то, что, хотя нападающие и имели явное физическое преимущество перед битломанами, но тогда они работали группками по двое, по трое, с гарантией полной победы над врагом. И победа была на их стороне. Они полностью достигли того, чтобы нам «жизнь раем не казалась». Она и раньше-то нам таковой не казалась, но «Блиц» и Beatles ввели-таки нас в заблуждение на какое-то время, а теперь, слава богу, мы вернулись на землю. Да, это было сильное впечатление!
Домой мы приехали довольно поздно – проплутали в лабиринтах переулков Петроградской стороны, стараясь не попадаться милицейским «газикам», которые после успешно проведенной операции принялись патрулировать весь район и забирать всех «подозрительных». Вообще, процесс «свинчивания», как мы это называли, был совершенно идиотским – я до сих пор не понимаю, для чего это делалось. Милиционеры, как я видел, тоже не всегда это понимали, просто выполняли чьи-то дурацкие инструкции и указания. «Свинтив» на улице какого-нибудь молодого человека, которому ставилась в вину лишь непохожесть его одежды или прически на одежду или прическу большинства советских граждан, его держали в отделении часа три, иногда четыре, затем с миром отпускали. Ну, иногда, скуки ради, поколачивали – много ли на дежурстве развлечений? Правда, однажды моего приятеля ливерпульца (о нем впереди) задержали на сутки за то, что при нем обнаружили мочалку, – и ну допытываться: откуда мочалка, зачем мочалка, куда ехал с мочалкой?.. Вовку Дьяконова, всеобщего друга и очень милого парня, как-то взяли у метро «Горьковская» – он ехал от бабушки и вез от нее пальто, которое она ему подарила. Сам он при этом был одет в старое пальто, а новое держал в руке. Схватили его и на допрос – чье пальто, зачем пальто, зачем два пальто…
Пиня не появлялся. Мы сидели вдвоем и гадали – что же с ним? Убежал он, побили его, забрали? После концерта он собирался подтянуться ко мне домой, но мы с Цоем сидели тут уже два часа, а его все не было.
– Да, вот такие дела, – сказал я, – рок-клуб вовсю работает, а запоешь на улице…
– Да бессмысленно это все, – отозвался Витька.
– Что?
– Да клубы эти…
– Почему?
– Ну ты видел сейчас? Им ничего не стоит – открыть клуб, закрыть клуб. Взять и избить на улице. Грустно.
– Да нет, все нормально будет. Это все изменится со временем. Не может же так всю жизнь.
– Может, – грустно сказал Цой. – И мы никогда никуда отсюда не вылезем.
– Так что теперь?
– А ничего. Играть надо, музыку делать. Для своих. Чего дергаться – пусть там грызутся друг с другом. Я знаю только одно – я никем, кроме музыканта, не буду. Я не хочу ничего другого. И меня не волнует, что там у них…
С Цоем случился редкий приступ разговорчивости. Обычно он был молчалив, но не загадочен – на лице у него всегда было написано то настроение, в котором он находился в данную минуту, одобряет он что-то или нет, нравится ему что-то или вызывает отвращение. Он был настоящим наблюдателем по своей натуре и никогда ничего не усложнял – наоборот, любую ситуацию он раскладывал по принципу «хорошо-плохо», и не от недостатка ума, а от желания докопаться до сути происходящего. Выражаясь фигурально, он был гениальным фотографом: схватывал ситуацию, а потом показывал ее нам в том свете, при котором она была сфотографирована, ничего не прибавляя и не отнимая. Так, он однажды зафиксировал всех нас и себя тоже и проявил за двадцать минут – мгновенно, на одном дыхании написал, как мне кажется, лучшую свою песню – «Мои друзья»:
Пришел домой, и, как всегда, опять один.Мой дом пустой, но зазвонит вдруг телефон,И будут в дверь стучать и с улицы кричать,Что хватит спать,И чей-то голос скажет: «Дай пожрать!»Мои друзья всегда идут по жизни маршем,И остановки только у пивных ларьков…Мой дом был пуст, теперь народу здесь полно,В который раз мои друзья здесь пьют вино,И кто-то занял туалет уже давно,Разбив окно,А мне уже, признаться, все равно.Мои друзья всегда идут по жизни маршем,И остановки только у пивных ларьков…А я смеюсь, хоть мне и не всегда смешно,И очень злюсь, когда мне говорят,Что жить вот так, как я сейчас, нельзя.Но почему? Ведь я живу! На это не ответить никому.Мои друзья всегда идут по жизни маршем,И остановки только у пивных ларьков…Вся наша жизнь того периода была в этой песне, здесь была и прекрасная музыка, и наше беспредельное веселье, и за ним – грусть и безысходность, которая тогда была во всем. Безысходность – главное состояние начала восьмидесятых. Хиппи еще кричали, мы, мол, прорвемся, мы, мол, наш, мол, новый мир построим, мы там всем любовь устроим, мы там к Богу всех пристроим, еще Гена Зайцев командовал сам себе: «Флаги достать!» – и вытаскивал из-под воротника свой длиннющий «хаер», как хиппи называли волосы, еще надеялись на какую-то рок-революцию, что вообще было полным бредом. О какой тут культурной или социальной (или сексуальной) революции могла идти речь? Ведь страна наша уникальна, и к ней не подходят обычные мерки, которые пригодны для любого другого государства. Я имею в виду Советский Союз, конечно, не Россию. Россия-то развивалась худо-бедно по обычным историческим законам, а вот Союз – это действительно уникум. И в этом уникальном государстве, разумеется, свои, уникальные, понятия культуры.
Вот, например, будем считать, что в нашей стране произошла сексуальная революция – по видео крутят порнуху, в кино там и сям мелькают неодетые мужчины и женщины, старики и дети, юноши и девушки… Но на различных советских эротических шоу и других мероприятиях объекты почему-то выглядят настолько антисексуально, что иногда приходят в голову мысли согласиться с рассуждениями маркиза де Сада о женщинах – такое отталкивающее впечатление, такое убогое зрелище являет собой советская эротика. И это что касается эротики и секса, кое-какое представление о которых, в силу не угасших еще окончательно инстинктов, наши люди имеют. А что говорить о рок-музыке, если ее здесь никогда не знали и знать не хотят? То есть хотят, но опять по-своему – выбирают образцы от среднего и ниже, ниже, ниже, вплоть до отрицательных величин. Помните аншлаговые концерты Lips, Boney M (это еще туда-сюда…), Modern Talking… – какой был ажиотаж! А знаменательная пятилетка итальянской эстрады, которая даже в Италии не пользовалась такой популярностью, как у нас. И заметьте, что Nazareth выступал с гораздо меньшей помпой, чем Dooley Family… Безусловно, рок-музыка несет в себе огромные энергетический и социальный заряды, но чтобы они дошли до массового слушателя, чтобы возникла так называемая рок-культура, о которой очень много говорят в последнее время, для этого нужны гениальные работы в роке – Элвис, Beatles, Rolling Stones… Есть у нас группы такого порядка? А если пресловутая рок-культура строится на базе таких великих композиторов, как… нет, не буду называть имена этих народных героев, не хочется никого обижать. На базе «Аквариума» целая культура не вырастет – это все-таки элитарная группа, а на базе «Миража» и «Л. мая» – сколько угодно. Вот она и растет на радость стареющим битникам. Вот тот исход, к которому пришли все «мы прорвемся!» и «революции!».
И мы в 81-м чувствовали эту безысходность, может быть, не верили в нее, но чувствовали. Потому и были «АУ» и остальные панки и битники такими, какими они были. И Цой спел об этом – это была первая песня про нас, первый серьезный взгляд на нашу жизнь. Это было грустно ровно настолько, насколько это было грустно в жизни.
А рок-клуб и правда вовсю уже работал. Это было очень любопытное заведение. Президентом клуба был Гена Зайцев, который страшно любил всякие бумажки, записки, протоколы, книги учета и прочие бюрократические штучки. При этом у Гены была четкая ориентация на свершение все той же пресловутой рок-революции, и весь клуб под его руководством готовился к восстанию. Заправляли всей партийной работой мэтры хипповского хард-рока семидесятых – «Россияне», «Зеркало», «Союз Любителей Музыки Рок», «Джонатан Ливингстон» и другие – одни получше, другие похуже, умные и целеустремленные борцы за свободу всего человечества. Каждая группа в отдельности была неплоха, когда занималась своим прямым делом – рок-музыкой. Но когда они собирались все вместе и под председательством Гены начинали свое партийное собрание – на полном серьезе объявляли кому-то выговоры, предупреждения, кого-то исключали, принимали, решали возникшие трения по вопросам идеологии путем поименного голосования, выдвигали поправки по повестке дня и ругали правых (КГБ) и левых (нас), то все это выглядело просто замечательно. Учитывая же еще и то, что над всем собранием незримо витала тень великого экстрасенса и певца Юрия Морозова, который в своем физическом воплощении на собрания не ходил, а прилетал туда в виде некоего духа и сидел где-нибудь на люстре, мрачно наблюдая за происходящим внизу, то эта компания на самом деле представляла собой реальную опасность для общества. Члены клуба, сдав по одной фотографии президенту Зайцеву, ходили важные, на свои собрания никого не пускали и были на седьмом небе от собственного величия. Руководство клуба захватило монополию на устройство концертов и всячески пакостило двум-трем делягам шоу-бизнеса, пытающимся работать автономно.
Вторым человеком в клубе после Гены была Таня Иванова, которая в конце концов подсидела Гену и стала заправлять клубом, внедряя в него рок-музыку уже совсем дикого образца, – я к женскому вкусу в этом плане всегда относился с недоверием. Свои интриги Таня плела тоже не очень долго: вскоре ее аннигилировал энергичный Коля Михайлов – нынешний наш президент. Он был первым из трех президентов, имеющим непосредственное отношение к музыке, и это, конечно, сыграло свою роль.
Состоялся в рок-клубе и концерт Майка – рок-группа «Зоопарк». До этого у него были в основном джемовые выступления или сольные акустические концерты в Москве, а теперь он прозвучал уже по-настоящему, со своим составом. Хард-рокеры несколько воротили носы – Майк был из чужого лагеря, но рок-н-ролл есть рок-н-ролл – он сумел раскачать привередливый рок-клубовский зал, и мы особенно радовались его успеху: Майк был наш человек. Подчеркиваю – слово «наш» здесь означает только то, что Майк не принадлежал к революционному движению Зайцева и у него, как и у нас, не было никаких экстремистских настроений. Был весной также проведен грандиозный банкет в честь Свина в ресторане «Трюм» – рок-клуб, естественно, к этому делу отношения не имел, он тогда не то что панк, а даже новую волну не держал за музыку. В «Трюме» собралась хорошая компания, подтянулся из Москвы Троицкий, и веселье било ключом. Цой спел «Моих друзей» и реабилитировался в глазах Артема после московского концерта «АУ», где Цой пел своего злосчастного «Васю», менеджер был о нем невысокого мнения, но после «Моих друзей» все стало наоборот. В этой песне чувствовался такой потенциал, Цой давал такой аванс на дальнейшую работу, что Артем даже как-то потом сказал Гребенщикову: «Вот та молодая шпана, что сотрет вас с лица земли», имея в виду Цоя и его «Друзей». Цой несколько взбодрился после похвалы Артема и начал работать над новыми песнями.